«Оглянуться назад»: роман о людях, которые стали заложниками революционных утопий
В капиталистическом мире для людей вашего возраста совершенно привычно и даже естественно вступать в романтические связи. Почему? Да потому что у молодежи нет никаких идеалов, никаких настоящих устремлений, и живет она лишь мыслью об отношениях. На них сосредоточены ее интересы. Это порочное общество, жаждущее только страсти и секса. Результаты нам прекрасно известны: несчастье, одиночество, тоска, страх и так далее. Каков следующий шаг? Либо совершить ошибку и вступить в незрелый брак, связав себя обязательствами, которые помешают человеку воплотить свои идеалы в действительность, не говоря уже о всем известных печальных последствиях, либо погрузиться в глубины инстинктов и понемногу опуститься до скотского состояния, при котором главное в жизни — секс.
Шли дни, а школа Чунвэнь все не могла вернуться в прежнее русло. За учителем черчения последовали другие жертвы Революции, новые контрреволюционеры понесли заслуженное наказание. Сначала кара пала на главного врача школьной амбулатории, которую ученики обвинили в том, что она приторговывает лекарствами, причем продает их исключительно буржуям. Потом настал черед директора, пожилого человека, чью верность партии никто прежде не подвергал сомнениям. Однако некто — так и не выяснилось, кто именно — нашел в его бумагах несколько свидетельств о собственности. Это были старые, давно утратившие силу документы на землю, которая много лет назад перешла государству. Директор заявил, что хранил их на память, но школьники сошлись во мнении, что на самом деле он дожидается восстановления феодально-капиталистического строя, и директора уволили. Уйти просто так ему не дали: сделали бумажный колпак с надписью «Я люблю феодализм», водрузили на голову директора и прошли с ним несколько кварталов, чтобы другие хунвейбины тыкали в него пальцами, смеялись в лицо сдавленным, злобным смехом и всячески оскорбляли.
К этому времени Серхио сам стал хунвейбином. В начале Культурной революции в школе Чунвэнь насчитывалось три группировки, слегка расходившихся в идеологии, но первая из них, самая многочисленная и возглавляемая самыми уважаемыми учениками, которых все побаивались, поглотила вторую, и соперничество между первой и третьей обострилось. Серхио понял, что не может оставаться в стороне во время борьбы за власть: он написал длинное пламенное письмо с просьбой принять его в самую могущественную группировку, через неделю получил положительный ответ, и его вызвали на короткую церемонию в класс, стены которого были сплошь покрыты дацзыбао. Ему вручили красную нарукавную повязку с шестью цифрами, написанными под названием организации,— его личным номером. Серхио надел ее (оказалась великовата, пришлось потом укорачивать) и ощутил какое-то волшебное могущество, как будто невидимая, но вездесущая сила окутала его.
В июне занятия прекратились. Серхио ходил в школу только затем, чтобы писать дацзыбао, сочинять воззвания и участвовать в манифестациях протеста против чего бы то ни было. Центр Пекина словно превратился в другой город, более шумный и беспокойный, где то и дело проходили маршами хунвейбины. Они конвоировали обвиняемых, печальных мужчин и женщин, которые брели, глядя в землю, в бумажных колпаках, а с шей у них свисали плакаты. Я классовый враг. Я внедренный капиталист. На мне этот плакат, потому что я служу делу буржуазии. Хунвейбины проникали в музеи, а также храмы и библиотеки, и разоряли их, стремясь уничтожить то, что они называли «четырьмя пережитками»: старые обычаи, старую культуру, старые привычки, старое мышление. На улицах, по которым Серхио добирался до школы Чунвэнь (почти всегда на велосипеде, почти всегда одетый в форму цвета хаки), становилось все больше портретов Мао и цитат из «Красной книжицы». Названия улиц тоже заменяли на новые, революционные, да так стремительно, что Серхио приходилось глядеть в оба, чтобы не сбиться с дороги.
Однажды по пути в школу он ясно услышал выстрелы, доносившиеся с ее стороны. Слез с велосипеда, вслушался, стараясь понять, опасно ли продвигаться дальше. Да, это точно были выстрелы и раздавались они на улице, где стояла школа, но Серхио все равно поехал вперед, желая оценить ситуацию вблизи. За углом он попался на глаза солдатскому патрулю: его грубо задержали и велели идти за ними. Серхио в таких случаях обычно с трудом вспоминал, что он не китаец, и теперь тоже не сразу сообразил, что солдатам вполне мог показаться подозрительным спокойно разгуливающий по улице иностранец, да еще и одетый как хунвейбин. «Вы учитесь в школе Чунвэнь? — спросили у него.— Почему? Как давно?» Посмотрели документы, поинтересовались, где он живет и с кем, что делает в Китае. Серхио, как мог, отвечал.
— В отеле «Мир»?—с сомнением сказал один солдат.— Там же никто не живет.
— Живет. Мы живем.
— Он закрыт.
— Открыт. Там два постояльца: я и моя сестра.
Хотите, пойдемте со мной, и вы сами убедитесь.
Но ему не верили. А сам Серхио никак не мог понять, что происходит в школе, что там за беспорядки.
Только позже другие хунвейбины помогли ему восстановить картину. Утром его товарищи по организации попытались захватить власть: устроить переворот против членов третьей группировки, которых они считали марионетками на службе у старой элиты. Дело ограничилось бы простой потасовкой между подростками, если бы обе группировки не напали на штаб народных ополченцев и не похитили больше ста винтовок и боеприпасов на несколько дней. Вооружившись таким образом, они вступили в ожесточенный бой на футбольном поле. Пули летели во все стороны. Вот почему на окрестных улицах собралось столько военных: их прислали «замирить» школу. Серхио, разумеется, показался им подозрительным элементом. Он твердил, что он никакой не шпион и ниоткуда не заслан, он такой же хунвейбин, как все остальные, но солдаты твердо вознамерились не понимать ни слова из его речей. Его задержали на несколько часов, он не знал, где Марианелла, и не мог с ней связаться. Только после того, как столкновение завершилось и распоясавшиеся хунвейбины сдали оружие, кто-то из товарищей заметил Серхио, узнал его и подтвердил солдатам, что он не врет. Революционер-интернационалист, как и его родители. Позвонили начальству, и лишь тогда Серхио отпустили.
Вернуться в школу ему больше не пришлось. Вечером, когда он на велосипеде вернулся в отель «Мир», его поджидала наставница, товарищ Ли. Она сообщила, что с сегодняшнего дня в связи с иностранным происхождением Серхио запрещен вход на территорию школы Чунвэнь. То же, естественно, касалось и Марианеллы. Серхио возразил от имени их обоих, поинтересовался, что сталось с пролетарским интернационализмом и какой тогда смысл ему носить форму хунвейбинов, и посетовал, что власти не принимают во внимание то, как глубоко он влился в китайское общество, как владеет культурой и знает язык.
— Вот именно,—сказал наставница Ли.—Как раз твое знание языка и закрывает тебе двери.
— Я не понимаю,— сказал Серхио.
— Ты иностранец, говорящий по-китайски. То есть живая утечка информации. А здесь всем известно, как важно не передавать информацию врагу.
Конечно же, она была права. Серхио задумался, перестанет ли он когда-нибудь вызывать подозрения, станет ли своим в этом чужом месте. Он ушел в себя, заодно прячась от враждебности взбаламученного города. Сидел, запершись в номере, и читал книги, оставленные отцом. Проглотил две тысячи двести страниц полного собрания сочинений Шекспира в переводе Луиса Астраны Марина, от «Бесплодных усилий любви» до «Бури», а потом «Венеру и Адониса», «Обесчещенную Лукрецию» и все сонеты, после чего вернулся к началу, чтобы прочесть «Пролог для испаноязычного мира». Дни тянулись долго. В августе ЦК компартии утвердил знаменитые «Шестнадцать пунктов», и маоисты мгновенно распространили их по стране всеми возможными способами: через «Цзефан Цзюньбао», «Жэньминь жибао», радиопередачи, народные картинки и листовки, передаваемые из рук в руки. Буржуазия проиграла войну, но все еще стремилась заразить народ своими привычками и идеями. Необходимо было изменить мышление и раздавить вкравшегося в наши ряды идеологического врага; необходимо было преобразовать литературу и искусство, оплоты буржуазной этики; необходимо было изгнать реакционные университетские власти и не на жизнь, а на смерть бороться против старых интеллектуальных моделей. Но все это происходило на улице, а внутри Серхио наслаждался произведениями англичанина, умершего три с половиной века назад. Школа была закрыта, дни в отеле «Мир» проходили в праздности, и Серхио постепенно начал жалеть, что теряет драгоценное время вместо того, чтобы продолжать свое революционное образование.