Гендиректор Nuravax — Forbes: «Duvax станет новым стандартом в борьбе с Альцгеймером»

— Nuravax запускает первую фазу клинических исследований (КИ) терапевтической вакцины от болезни Альцгеймера. Что это за препарат и чем он отличается от других подходов к лечению заболевания?

— Duvax — это активная иммунотерапия, которая стимулирует выработку собственных антител против токсичных форм бета-амилоида и тау-белка. В отличие от используемых ныне препаратов, которые называются моноклональными антителами и производятся в биореакторах, Duvax работает уже внутри человеческого организма, активируя иммунитет. Это дает три ключевых преимущества: во-первых, отсутствие тяжелых побочных эффектов, встречающихся при лечении моноклональными антителами. Во-вторых, это доступность, потому что, к примеру, один курс приема препарата на основе моноклонального антитела стоит $25 000–40 000 и требует проведения процедуры в инфузионных центрах. А вакцина — это обычный внутримышечный укол. И, наконец, третье: это стабильность препарата, удобство хранения и
транспортировки. Мы разработали лиофилизированную форму, которая хранится при минус 15–20°C, тогда как большинство иммунотерапевтических препаратов требуют охлаждения до минус 80°C.

— Есть ли уже сегодня на рынке препаратов против болезни Альцгеймера достаточно сильные конкуренты?

— За последние годы в мире было одобрено три препарата на основе моноклональных антител, направленных на амилоидные бляшки. Однако ни одна вакцина и ни один препарат против тау-белка до сих пор не получили одобрения, хотя имеются такие разработки (к примеру, своя разработка, похожая на Duvax, есть у компании AC Immune). Это создает уникальное окно возможностей. Я уверен, что в течение ближайших пяти лет ситуация изменится, и именно комбинированная терапевтическая вакцина, такая как Duvax, совместно с высокоточными тестами крови на болезнь Альцгеймера, позволяющие выявлять определенную стадию болезни, станет новым стандартом в борьбе с этим недугом.

— На какую стадию болезни ориентирована вакцина Duvax?

— На доклиническую — когда в крови и мозге уже есть патологические формы белков, но когнитивных симптомов еще нет. Грубо говоря, мы не лечим — мы предотвращаем. Наша вакцина терапевтически очищает организм от патологических форм бета-амилоида и тау-белка еще до появления симптомов, тем самым не просто замедляя, а предотвращая развитие болезни Альцгеймера. В международной классификации диагноз «болезнь Альцгеймера» ставится только при наличии трех критериев одновременно: амилоидов (амилоидных бляшек), накопления тау-белка и нейродегенеративных изменений. Если хотя бы один из этих признаков отсутствует, диагноз официально не ставится. Мы, в свою очередь, нацелены на тех, у кого болезнь еще не дала о себе знать, — задача состоит в том, чтобы не допустить ее начала. Таких людей в шесть-семь раз больше, чем тех, у кого уже есть диагноз. В масштабах России — это каждый девятый человек, зачастую у них первые биологические признаки патологии могут начинаться в возрасте 45 лет, поэтому чем раньше купировать патологию, тем лучше эффект. И именно на них ориентирована вакцина Duvax.

Закономерный вопрос: как определить проблему, если нет поведенческих симптомов? Раньше для этих целей требовался ПЭТ-скан (стоимость процедуры: $8000–15 000), сейчас достаточно анализа крови, который стоит всего $200–500. Мы сотрудничаем с ведущими лабораториями в Европе и США и интегрируем их тесты в клинический протокол Duvax. По чувствительности они сопоставимы с ПЭТ-сканированием мозга и позволяют включить диагностику в массовый скрининг.

— Уверены ли вы, что вакцина пройдет КИ и дойдет до рынка?

— Да, и не просто верю, а вижу это в данных. Уже сегодня мы получаем первые клинические результаты, которые превзошли самые смелые ожидания: высокий уровень антител при полном отсутствии каких-либо побочных эффектов. Более того, к этому моменту мы прошли более десяти лет научной и предклинической разработки и подошли к фазе клиники с масштабной доказательной базой. Первая фаза КИ стартует в 2025 году: обычно для этого этапа хватает 20–40 участников, период — 12-16 месяцев. Вторая фаза — это уже 100–300 пациентов и предварительная проверка эффективности работы вакцины. Если данные убедительны, уже после второй фазы можно претендовать на ускоренное одобрение Food and Drug Administration (FDA, Управление США по надзору за качеством продуктов питания и лекарственных средств. — Forbes Healthcare). Третий этап предполагает масштабное подтверждение эффективности на 1000–6000 пациентах и участие десятков клинических центров по всему миру.

К слову, биотех-стартапы редко проходят весь путь до рынка самостоятельно: на второй-третьей фазе, если продукт перспективен, права на него часто выкупают крупные фармкомпании. Так, в 2024 году японская транснациональная фармацевтическая компания Takeda приобрела за $2,2 млрд права на вакцину против болезни Альцгеймера, разработанную компанией AC Immune и находящуюся на раннем этапе второй фазы клинических исследований. Это прямой конкурент нашей вакцины, но препарат AC Immune на данный момент тоже проходит КИ и пока не доказал свою эффективность. Стоит отметить, что сумму полностью — $2,2 млрд — компания получит лишь в случае успешного прохождения всех точек будущих КИ, то есть фирма, продающая лицензию, кровно заинтересована в том, чтобы покупатель не положил разработку на полку, иначе объем сделки ограничится первоначальным платежом.

— Рассматриваете ли вы возможность выхода на рынок по ускоренной процедуре одобрения FDA?

— Да. Моя цель — не просто пройти клинические испытания, а максимально сократить время до регистрации без компромиссов по качеству. Уже сейчас мне удалось ускорить процесс более чем на 18 месяцев. Далее, если протокол построен грамотно и данные демонстрируют статистическую значимость, FDA допускает условную регистрацию. А необходимые фазы III и IV можно проводить уже за счет продаж, что резко улучшает бизнес-модель. Таким образом, задача всей нашей команды — не только разработка препарата, но и формулирование стратегии одобрения.

 — Есть ли интерес со стороны крупных компаний к вакцине Duvax и обсуждается ли ее покупка?

— Препаратом уже заинтересовались как минимум три международные компании, которые относятся к Big Pharma. Но мы осознанно не торопимся с продажей лицензии — чем ближе к поздней фазе, тем выше ценность разработки. Еще важнее то, что отсрочка дает нам возможность удерживать стратегический контроль: гарантировать, чтобы будущий партнер не сокращал клиническую программу и действительно вывел продукт на рынок широко, быстро и в соответствии с нашей стратегией.

— Работали ли вы с российскими компаниями до того, как занялись продвижением биотех-стартапов в США?

— Мой путь начинался в инвестициях, как в России, так и за рубежом, но ключевыми для профессионального становления и определения будущей траектории стали два проекта: развитие фармацевтической компании «Нанолек» и биотехнологического проекта «Биоплазма». «Нанолек» создавался с нуля — буквально с пустого участка земли в Кировской области. Сегодня это один из крупнейших фармзаводов в России, сертифицированный по международным стандартам GMP (Good Manufacturing Practice — надлежащая производственная практика. — Forbes Healthcare). Я участвовал в проектировании завода, клинической разработке, формировании портфеля, переговорах с Big Pharma. Главное — нам удалось внедрить изоляторные технологии, что стало важным конкурентным преимуществом и позволило подписывать многомиллиардные международные контракты.

Второй проект — «Биоплазма», запущенный совместно с австралийской Aegros. Целью было внедрение и строительство GMP-завода в России по передовой технологии фракционирования плазмы крови — ключевого процесса для производства жизненно необходимых препаратов: иммуноглобулина, альбумина, факторов свертываемости. Для меня это был не просто бизнес-кейс, а проект с глубоко личной мотивацией, так как много лет назад иммуноглобулин спас жизнь моему сыну c синдромом Кавасаки — это редкое, трудно диагностируемое воспалительное заболевание с серьезными последствиями для сердца и сосудов. Именно этот опыт стал мотивирующим фактором для участия в проекте, цель которого — создать доступность таких препаратов для сотен тысяч пациентов ежегодно.

— Но в России ведь не практикуется частный сбор плазмы крови?

— Да, реализация проекта потребовала гибкости и глубокой правовой проработки. Совместно с юристами мы выстроили уникальную правовую модель, предварительно согласованную с ФМБА (Федеральное медико-биологическое агентство. — Forbes Healthcare). Это позволило легально и прозрачно разработать проект по донорскому обороту плазы крови. Мы законтрактовали строительство десяти донорских центров с суммарной мощностью до 200 000 л плазмы в год — объем, в несколько раз превышавший на тот момент фактический объем заготовки плазмы в России. Для обеспечения выхода на европейский рынок и для отработки технологии был использован небольшой фармацевтический завод в Венгрии. Дополнительно был подписан контракт для проведения международных КИ, необходимых для регистрации продукции как в ЕС, так и в России.

В Москве, на территории индустриального парка «Москвич», была выбрана площадка под производство. Это решение позволило сократить бюджет проекта на 2 млрд рублей и ускорить запуск на 18 месяцев. К сожалению, пандемия COVID-19 отложила финальную стадию проекта с Aegros. Однако процесс не остановился полностью: компания Aegros завершила строительство первой очереди завода в Австралии и готовится к IPO. Я искренне верю, что именно этот проект будет востребован в будущем, его удастся реализовать в России как социально значимую и одновременно высоко маржинальную инициативу.

— В то же время, в 2019-2020 годах, вы переключились на проекты в США?

— Да. Опыт, накопленный в предыдущих проектах, убедил меня в одном: в фарме побеждает не только технология, но и способность выстроить полноценную экосистему — юридическую, производственную, клиническую. С этим мышлением я в 2020 году был приглашен в проект Nuravax и, изучив его научную базу, понял: могу внести не просто управленческий, но и стратегический вклад — применить накопленный опыт для того, чтобы довести перспективную иммунотерапию до рынка. Речь идет об одной из самых сложных областей современной медицины — нейродегенеративных заболеваниях. Их, как правило, диагностируют слишком поздно, а традиционные подходы оказываются либо неэффективными, либо сопряженными с серьезными рисками для пациентов.

— Как скоро такие проекты, как Nuravax, станут настолько же привычным делом в России, как в США?

— На самом деле, российская фарма — такие компании, как Biocad, «Р-Фарм», «Генериум» — отличные примеры того, как возможно выстроить полный цикл производства биотехнологической субстанции в соответствии с международными стандартами. Эти компании не просто догоняют западные, но во многом уже формируют лицо российской фармы на глобальном уровне. Тем не менее молодых биотех-стартапов в России почти нет — и на это есть две основные причины. Первая — это инфраструктура: в стране почти нет контрактного GMP-производства субстанций и независимых лабораторий GLP-уровня (Good Laboratory Practice, надлежащая лабораторная практика. — Forbes Healthcare). Стартап вынужден делать все сам. Было бы стратегически важно развивать биотехнологические акселераторы (государственные или частные) с собственной контрактной GMP производственной базой — это дало бы стартапам возможность производить валидационные и клинические партии без риска потери интеллектуальной собственности или кадров.

Вторая проблема — финансирование: венчурных и грантовых денег в биотехе в тысячу раз меньше, чем в США или Китае. Китай, кстати, служит очень ярким примером — резкий рост финансирования превратил страну в одного из мировых лидеров отрасли.

В биотехнологиях действует универсальное правило: чем больше экспериментов — тем выше вероятность прорыва. Но, развивая стартап в России, не получится «набивать шишки», потому что цена ошибки слишком велика, и при неудаче команда просто теряет деньги и прекращает работу. В Америке такие случаи тоже бывают, они называются «долина смерти» — когда лабораторные данные уже есть, но их статистическая значимость пока недостаточна для привлечения венчурных фондов. Я рекомендую российским биотехнологическим стартапам изначально разрабатывать продукты в соответствии с глобальными нормативами, что позволит не замыкаться исключительно на внутреннем рынке и российских лицензиатах.