Уроки декабря 1825-го: как элита хотела достучаться до высшей власти

Мятеж реформаторов

В советское время нас учили, согласно Ленину и его многочисленным толкователям, что декабристы разбудили Герцена, тот развернул революционную агитацию… и так до большевиков, которые уже не страдали дворянской ограниченностью, а потому смогли наконец добиться успеха в классовой битве. Протягивалась стройная линия от декабристов к Октябрьской революции, но тут же возникал скепсис, выраженный, например, в популярном анекдоте, где некая дама, узнавшая, что большевики хотят общества, в котором не будет больше богатых, вспомнила, как ее прадед вышел на Сенатскую площадь, чтобы не было бедных.

История декабристов — это вовсе не исходная точка революционной истории, как можно подумать, глядя на традиционную марксистскую интерпретацию. Популярное нынче неприятие декабризма за его революционность, радикальность и непатриотичность вряд ли имеет под собой серьезное научное обоснование. Меж теми, кто вышел на Сенатскую, и теми, кто штурмовал Зимний, сменилось несколько эпох, а потому радикальным революционерам трудно было даже понять логику «мятежа реформаторов», как назвал историк Яков Гордин выход на Сенатскую.

Для того чтобы эту логику понять, стоит, наверное, не вести линию от декабря 1825 года к октябрю 1917-го, а рассмотреть мятеж реформаторов как завершающую стадию процесса, начавшегося с восхождения на престол императора Александра Павловича в марте 1801 года. В отличие от своего внезапно убиенного родителя Павла I, Александр I был поклонником свободы, а не жесткого государственного регулирования. Конечно, речь тогда не шла о свободах в нашем современном понимании, но уж предоставить свободу крепостным крестьянам новый царь действительно хотел и даже собрал для выработки реформаторской стратегии небольшой кружок своих молодых друзей, состоявший из Виктора Кочубея, Павла Строганова, Адама Чарторыйского и Николая Новосильцева.

Вот уж про кого Владимир Ильич мог бы сказать, что узок их круг, страшно далеки они от народа. Гора родила мышь. Молодые друзья, включая самого императора, постепенно отступились от серьезных реформаторских начинаний. Насколько можно сегодня судить, отступились потому, что узкий кружок не способен проводить широкомасштабные преобразования, требующие поддержки значительной части чиновничества и дворянства, без которой не осуществить всех необходимых бюрократических действий, а это и земельная реформа, и компенсации помещикам, и крестьянские отработки. «Некем взять», — считал император, обладавший огромной армией, способной взять Париж. И, в конечном счете, война с противником оказалась для него столь важным делом, что война с рабством перестала вообще привлекать внимание. Александр I, сказавший после гибели отца, что при нем будет все, как при бабушке, в тот момент даже не догадывался, насколько окажется прав. Екатерина II, начинавшая свое правление с попытки уничтожения крепостного права, вполне удовлетворилась великими победами на юге и расширением имперской территории. Александр же, став освободителем Европы от Наполеона, удовлетворился тем, что начал определять судьбы других народов, забыв про тяжкую судьбу миллионов своих собственных подданных.

Но так ли уже верно было его представление о том, что «некем взять»? Поначалу оно, возможно, соответствовало действительности, но в послевоенные годы — как раз тогда, когда царь утратил интерес к реформированию, — оно стало с этой действительностью расходиться. В России формировалось целое поколение людей, желавших того же, что и узкий кружок молодых друзей императора, но государь этого не знал или, во всяком случае, имел об этом существенно искаженную информацию.

Поколение реформаторов

Вот здесь-то мы и подходим к сути декабристской темы. Я бы назвал декабристами не только тех, кто вышел 14 декабря на Сенатскую площадь, а многих людей из поколения молодых офицеров, сформировавшегося незадолго до или сразу после Отечественной войны 1812 года. Круг этих людей уже не был узок. Ленин серьезно ошибался. Конечно, если считать их в сравнении с общей массой российского населения, то декабристов, как и вообще дворян, было немного, но в конструктивных элитах, т. е. в числе тех, от кого зависят серьезные преобразования, потенциальных реформаторов становилось немало. Другое дело, что мятежными реформаторами большинство стать было не готово, но, если бы удалось осуществить прогрессивные преобразования без крови и без измены государю, реформы поддержали бы многие.

За несколько лет до восстания потенциальные декабристы стремились в основном к просветительской деятельности, к расширению круга тех, кем можно было бы «взять реформы». Их представления не имели ничего общего с будущими представлениями большевиков, делавших ставку на революцию, или террористов-народовольцев, надеявшихся победить убийствами царя и ведущих государственных деятелей. Если штурм Зимнего был триумфом ленинизма, то мятеж 14 декабря, скорее, говорил о неудаче первоначальных замыслов реформаторов и о том, что им пришлось ловить удобный момент для выступления в суете, наставшей после внезапной кончины Александра I и отречения его брата Константина от престола, который должен был ему достаться по старшинству. Декабристы вышли на Сенатскую от безысходности, причем так и не решив ряд важнейших вопросов стратегии, из-за чего, в частности, «диктатор» князь Сергей Трубецкой на площади так и не появился, а капитан Якубович так и не захватил царя и царскую семью в Зимнем дворце.

Трагедия реформаторов

Истинная трагедия событий 14 декабря состоит в том, что российское общество оказалось расколото не столько по идеям и интересам, сколько по статусам. Наверху находилось небольшое число прогрессивных государственных деятелей, стремившихся к переменам, но окруженных чиновниками, не понимавшими и не желавшими понимать важность отмены крепостного права. При этом в нижней части образованного общества находилось уже довольно большое число молодых энергичных людей, готовых к преобразованиям и патриотически настроенных, но оторванных от центра принятия решений и не имевших никакой коммуникации с государем. В России не было парламента, где царь мог хотя бы встретиться с представителями общества и выслушать их речи, не было прессы, способной отразить общественные настроения, а, самое главное, не имелось доверия между верхами и низами, разделенными множеством иерархических ступеней. Мятеж оказался единственным способом достучаться до царя и сказать ему, что «есть кем взять», но как новый царь, так и мятежные реформаторы сыграли свои роли крайне неудачно и на три десятилетия задержали прогрессивные преобразования.

Лишь Великие реформы Александра II смогли решить крестьянский вопрос, но для того чтобы общество созрело, понадобилась в общей сложности смена четырех поколений, о которой трудно сказать в маленькой статье, но которую я постарался описать в книге «Пути России от Ельцина до Батыя: История наоборот». Долгий печальный опыт научил все же верхи и низы тому, что фундаментальные проблемы нашей жизни решаются не на площадях, а в коридорах власти. Но только в таких коридорах, в которые допущены люди с площадей, являющиеся ничуть не меньшими патриотами, чем высокопоставленные администраторы.

Почему у нас не вытанцовывается

Увы, со времен Великих реформ Александра II неспособность российского общества к конструктивным коммуникациям (как вертикальным, так и горизонтальным) между разными группами потенциальных реформаторов проявлялась неоднократно. Те, кто должны были бы быть союзниками, оказываются врагами. Те, кому следовало бы искать компромиссы, предпочитают бескомпромиссную борьбу на радость охранителям. Те, кто могут пожертвовать немногим ради получения больших выгод, забывают про эти выгоды и ожесточенно сражаются друг с другом ради тех жалких благ, которые потом у них легко отберут сильные мира сего.

Во второй половине XIX века государственная бюрократия никак не могла договориться с земскими деятелями о формировании хотя бы самых простых форм народного представительства. Хотя в стратегическом плане у них были общие цели, чиновничество обнаруживало в низах общества лишь опасных смутьянов и террористов, а земцы часто видели в излишне осторожных консерваторах лишь тупых охранителей. Когда на фоне первой русской революции власть вынуждена была все же пойти на формирование Государственной думы, парламентарии возжелали ответственного перед ними правительства, тогда как реальные правители увидели среди думцев лишь радикалов, быстро скатывавшихся к поддержке бунтарей. И наконец, на исходе ХХ века, когда демократизация дала, наконец, нам некоторые реальные результаты, правительство младореформаторов сцепилось с «олигархами» за раздел тех «крох», про которые сейчас и вспоминать-то неудобно, настолько мелок был повод для конфликта, когда речь шла о судьбе России в долгосрочной перспективе.

В каждом конфликте каждая сторона может привести множество неотразимых аргументов, показывающих, что с упертым, несговорчивым партнером совершенно невозможно было иметь дело. Разбирать каждый из этих конфликтов — дело историков. В печальной истории российской политической несговорчивости пока еще больше белых пятен, чем четкого понимания сути допущенных ошибок. Но одно можно сказать точно, если принять во внимание всемирный опыт. Танго танцуют двое. И до тех пор, пока они не притрутся друг к другу, не займутся совместным «разбором полетов» и не обратят внимание на конструктив вместо постоянных сетований на партнера, танец не будет вытанцовываться.

Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора