Государство как должник: могут ли инструменты суверенного дефолта спасти бизнес?

В масштабе бизнеса роль государства играет юридическое лицо. Параллели очевидны: у страны — население, у компании — сотрудники, у суверена — казна, у юридического лица — капитал. В обоих случаях не исключена вероятность дефолтов, но — тут важное отличие — их последствия существенно различаются. В случае финансовой несостоятельности государства мировое сообщество не требует его уничтожения. А подавляющее большинство банкротств юридических лиц в российских реалиях завершается ликвидацией компаний. Последние борются за выживание как могут, не всегда цивилизованно: по этой причине возникает множество «серых» схем, появляются фиктивные держатели активов (так называемые «соломенные человечки»).

Спикеры юридического форума, организованного FСongress, на сессии «Wonderland*»: инструменты суверенного дефолта для ординарных банкротств» искали ответ на вопрос: применимы ли для банкротств юридических лиц инструменты суверенного дефолта, ставшие спасением для стран-банкротов в разные исторические периоды? Мнения разделились: часть спикеров поддержала тезис о том, что инструменты выхода из суверенного дефолта эффективны и могут быть применимы в ординарных банкротствах, другие опровергали это, ссылаясь на несопоставимость масштабов.

Государство как юрлицо

Юлия Литовцева, партнер «Пепеляев Групп», вспомнила, как во времена Великой французской революции в конце XVIII века страну захлестнули внутренние политические и экономические проблемы, которые привели к ее банкротству. Для выхода из кризиса были изобретены новые финансовые инструменты. Во-первых, была придумана новая валюта — ассигнаты. Внешние кредиторы могли использовать их по номиналу, равному размеру долга, для приобретения земель по акционной цене (то есть с большим дисконтом). Во-вторых, долг тех, с кем не удалось рассчитаться с помощью ассигнатов, переводился в вечный. Это означало, что Франция такой долг признавала, не отказывалась от него, но предлагала минимальные выплаты в течение года. Юлия Литовцева полагает, что вышеописанные инструменты не потеряли актуальности и могут использоваться банкротящимися бизнесами.

Никита Филиппов, заведующий коллегией адвокатов «Бюро адвокатов «Де-юре», возразил, что у суверенного дефолта есть концептуальное отличие от ординарных банкротств. Во Франции XVIII века ее дефолт для главы страны, то есть для Людовика XVI, закончился отрубанием головы. Такие радикальные методы к руководителям современных юрлиц неприменимы. Не существует никакого универсального нормативного регулирования суверенных дефолтов. Каждый случай такого дефолта обусловлен культурными, социологическими, экономическими и политическими особенностями каждой страны, оказавшейся в подобной ситуации. Напротив, процедуры банкротства юрлиц тщательно урегулированы. По мнению Никиты Филиппова, инструменты, выработанные французами, неприменимы к российским привычным банкротствам. Ключевые решения о ходе этой процедуры у нас принимают, как правило, кредиторы и суд. Во Франции же за них отвечало само государство. Конструкция «вечного долга» фактически обесценила 70% долга страны без учета мнения кредиторов. Суверенный дефолт предполагает некий волюнтаризм со стороны должника. Поскольку ликвидировать страну как территорию невозможно, интересы кредиторов просто игнорируются или в значительной части ущемляются.

Денис Логинов, руководитель департамента по взысканию проблемной задолженности «Энергосбытплюс», в поддержку тезиса о возможности применения инструментов суверенного дефолта для ординарных банкротств привел ситуацию с Германией после Первой мировой войны. Страна потерпела сокрушительное поражение, которое было зафиксировано условиями Версальского мирного договора. Победившие стороны планировали репарации в размере всех военных расходов и всех понесенных убытков. Однако впоследствии предложили иной путь с целью сохранения рынков сбыта на территории Германии и Австро-Венгрии. Было принято решение о списании части долга. «Мы видим в этом примере аналогию с реабилитационной процедурой банкротства, когда должник остается на плаву для того, чтобы кредиторы могли продолжать успешно вести с ним торговлю», — отмечает спикер. Кроме того, Германии было запрещено иметь вооруженные силы. По аналогии с этой мерой в мировые соглашения по итогам процедуры банкротства крупнейших предприятий можно было бы включать следующие условия: запрет на владение тем или иным имуществом; запрет на деятельность на конкретных рынках сбыта; обязательный ввод в состав участников или акционеров специальных представителей кредиторов с решающим правом на блокировку сделок по отчуждению имущества. Эти механизмы позволили бы увеличить количество реабилитационных процедур.

К одному знаменателю

Александр Боломатов, партнер юридической фирмы Birch Legal, говорит, что нет универсальной формулы, как банкротить публично-правовые образования, поскольку отсутствуют правила и регламенты этой процедуры: «При суверенном дефолте применяется все, что считается целесообразным и разумным в конкретной ситуации». Ординарные же банкротства урегулированы правом. Спикер полагает, что в перспективе важнее оценить влияние инструментов привычных нам банкротств на ситуации дефолта государств: «Ординарные банкротства вырабатывают стандарты и правила выхода из кризисных ситуаций, а значит, влияют на правопорядок, который формирует правосознание. Последнее же естественным образом влияет на решения тех, кто в будущем потенциально может отвечать за банкротство публично-правовых образований».

Олег Пермяков, партнер адвокатского бюро «Рустам Курмаев и партнеры», поддержал коллегу и вспомнил еще один драматичный период в истории Германии — поражение во Второй мировой войне. Кредиторам снова пришлось собираться и определять ее судьбу. Они выработали решения, которые позволили взыскать почти 50% своих затрат. Более того, кредиторы получили в управление части территории Германии. В случае с дефолтом современного юрлица можно было бы передать наиболее интересные активы должника комитету кредиторов во временное управление.

В послевоенной Германии комитет кредиторов не был распущен даже после того, как завершилось «суверенное банкротство», а продолжал существовать и контролировать ее экономику. В ординарном банкротстве этот механизм тоже может быть применим — если институализировать комитет кредиторов и предусмотреть его деятельность после банкротства.

Если обратиться к опыту России, то вспоминается «черный вторник» 1998 года, когда курс доллара вырос почти в шесть раз. Государство объявило дефолт по государственным казначейским обязательствам. В качестве стабилизационных мер было принято решение объявить отсрочку 70% долга перед гражданами и российскими компаниями. В противовес этому иностранным держателям предоставлялось право на приобретение валюты с временным удержанием на счете ЦБ. Иными словами, был применен инструмент частичного «прощения» долга перед внутренними кредиторами в пользу внешних обязательств. Такой механизм полезен и для ординарных банкротств. Общий вывод Олега Пермякова таков: чем больше инструментов борьбы с кризисом, тем эффективнее и чаще будет достигаться восстановление платежеспособности должников.

Антон Шмаль, председатель коллегии адвокатов «Время защиты», подчеркнул, что ординарные банкротства в разных юрисдикциях по всему миру регламентируются схожим образом. Примеры транснациональных и трансконтинентальных процедур это подтверждают. «Вместе с тем суверенные дефолты двигаются по никем не заданным траекториям, механизмы борьбы с ними непредсказуемы», — поддержал он коллег. Спикер напомнил, что за несколько дней до дефолта 1998 года президент страны четко заявил, что он невозможен. В ординарных же банкротствах суд не может сначала объявить, что конкурсного производства не будет, а затем ввести процедуру банкротства. Поэтому юристам, занимающимся банкротствами предприятий, нечему учиться у стран-банкротов, резюмировал он.

Валерия Тихонова, руководитель группы по банкротству юридической фирмы Vegas Lex, рассказала о банкротстве Мексики в 1982 году. В роли кредиторов выступали иностранные коммерческие банки, в большинстве своем из США. Все заимствования Мексики были в долларах, поэтому падение цен на нефть и увеличение ставок по кредитам Федеральной резервной системы (фактически Центробанка) США привели Мексику к невозможности исполнять обязательства перед внешними кредиторами.

Для спасения соседней страны и заодно репутации американских коммерческих структур, предоставивших ей кредиты, под эгидой ФРС США был создан комитет кредиторов. Сама ФРС выступала медиатором, помогавшим кредиторам приходить к общему мнению и принимать единые решения. Отсутствие фигуры медиатора в ординарных банкротствах, рассуждает Валерия Тихонова, часто приводит в тому, что кредиторы разобщены и действуют враждебно в отношении не только должника, но и друг друга. Спикер полагает, что с появлением гаранта можно присмотреться и к новированию (то есть замене) обязательств должника (как это было сделано при банкротстве латиноамериканской страны). Наконец, поэтапное предоставление денежных средств должнику или поэтапное списание задолженности, использованное Мексикой, может быть применено и для должников-юрлиц. Если последние улучшают экономические показатели, то можно говорить о восстановлении их платежеспособности. «Все механизмы, примененные в ситуации суверенного дефолта Мексики, могли бы способствовать повышению процента удовлетворения требований кредиторов в наших ординарных банкротствах», — уверена спикер.

Завершая дискуссию, модератор сессии, автор данной статьи Анастасия Шамшина, адвокат и управляющий партнер правового бутика K’AMELAWT, подчеркнула, что в настоящее время наблюдается крайне низкий уровень эффективности ординарных банкротств и малое количество реабилитационных процедур. Именно по этой причине принципиально важно поднимать такие концептуальные темы, как поиск новых механизмов реабилитации. В этом смысле опыт суверенных дефолтов заслуживает право быть исследованным. В конечном счете именно от юридического сообщества и его инициативы зависит будущее банкротной сферы и эффективность права как социального регулятора.

* Англ. — страна чудес.