«Бумажки, серые тряпки, рыбьи потроха»: рассказ о жизни женщины в маленьком городке
Сын спал, тяжело храпел. «Отечное личико-то у него, — подумала Варварушка, — под глазами вон как набрякло. Встанет — поправиться захочет…» Она взяла санки и вышла из дому.
Санки ей были ни для чего не нужны. Но как-то оно солиднее, когда в руках что-то есть: вроде при деле.
Шел снег. Легкий, свежий, он очищал, обелял пространство, смягчал острые грани; прохожие смотрели добрее, и даже декабрьский холод отступил и стал выносим.
По дороге Варварушка заглядывала в урны. Так, на всякий случай — мало ли… Из сорока необходимых рублей — столько старуха из белого дома брала за бутылку — имелось только десять. Ничего. Белый-то дом далеко, минут сорок еще идти. Сама придет — и денежки придут. Деньги Варварушки были легкие, наживные, всегда появлялись в нужный момент.
Пройдя полдороги, она спустилась погреться в подвал-магазинчик: обметенные от снега ступеньки, дверь с яркой хохломской вывеской. На полках шкатулки, деревянные ложки; белые, словно молоком облитые, котята; белые дети с крылышками. Тьфу, баловство…
За кассой стояла молоденькая продавщица, глядела рассеянно. Эх, милая, так будешь глядеть — у тебя весь магазин обнесут… А людей двое: мадама в песцовой шапке и с ней ребенок-девочка.
Варварушка ткнулась в витрину. За ее спиной детский голос просил:
— Мама, купи мне ангела!
— Да зачем тебе?
— Он красивый…
— Ну так что? Играть ты с ним не сможешь, он же фарфоровый, разобьется.
— Ну купи… Чтоб я всегда помнила, что ты меня любишь!
Мама-мадама разжалобилась, подошла к прилавку. Девушка-продавщица упаковала покупку, положила в мешочек, протянула девочке. Та его сразу — цап! — и к двери.
— Что надо сказать? — возвысила голос мадама.
— Спасибо за покупку, приходите еще! — торопливо откликнулась девушка за прилавком.
Когда люди ушли, Варварушка шмыгнула носом и приблизилась.
— Милая… Вот, сына я схоронила…
У девушки стало испуганное лицо.
Варварушка и сама испугалась: какое слово-то выскочило! Но тут же повторила увереннее:
— Схоронила! Пенсию во вторник только при несут, на лекарства денег не хватает… Вот, видишь, руки дрожат… — Она протянула в доказательство руки. — Не одолжишь ли, дочка, тридцать один рубль? До вторника…
Из правого глаза у нее выбежала мелкая шустрая слеза. Девушка торопливо достала из кассы полтинник.
«И в аптеку тогда зайду», — решила Варварушка. Она любила аптеки.
В смирной аптечной очереди Варварушка углядела соседку с пятого этажа, Веру Сергеевну. Хорошая женщина, и говорит тихо так, уважительно. Уважительных Варварушка ценила — они редко отказывали.
— Слышь, Сергевна!
Соседка обернулась.
— За адельфаном, поди? Ты и мне возьми адельфану-то! Денег, правда, может не хватить у меня, так не знаю…
— Добавлю я тебе денег! — досадливо отмахнулась Вера Сергеевна.
Досада относилась не к просьбе Варварушки, а только к ее напористому голосу, который тут же привлек к ним общее внимание. Вера Сергеевна наклонила голову, заторопилась, деньги перед окошечком кассы просыпала, пришлось собирать; и, взяв наконец лекарства, поспешила выйти на улицу.
Там уже успело стемнеть. Падающий снег казался белым и черным одновременно.
— Вот твой адельфан, держи.
— Ты домой, Сергевна? — спросила Варварушка, заглядывая в глаза.
— Домой, домой — куда же? Мусорку вот только дождусь, у меня ведро у подъезда стоит…
В поселке — два года назад ему присвоили статус города, но к этому никто еще не привык, по-прежнему говорили «поселок» — во дворах уже появились мусорные баки, к которым можно выйти в любое время, и караулить мусоровозку было не нужно. Но в старой части, на улочках с бугристым асфальтом, баки устанавливать оказалось негде. Обещали построить специальные площадки, мэр говорил, что это в планах. А пока по-старому ездила машина с зеленым кузовом, открывавшим доступ в зловонный зев, куда надо было опростать мусорное ведро. Ведро Вера Сергеевна захватила с собой по дороге в аптеку, чтоб не подниматься лишний раз на пятый этаж.
Варварушка путалась под ногами.
— Возьми девять-то рублей, остальные я потом, с пенсии…
— Да не надо мне твоих рублей, убери!
— Да как же!
— Говорю: не надо!
Так они спорили всю дорогу. Вера Сергеевна — все с той же досадой, Варварушка — с наслаждением.
Мусоровозка попалась им навстречу. С низким гудением она выезжала со двора.
— Пропустила! — Вера Сергеевна всплеснула руками.
— Ой, да ничего; вот сейчас мы мусор-то твой…
Варварушка схватила ведро и опрокинула прямо в снежную колею на дороге. Рассыпались картофельные очистки, какие-то бумажки, серые тряпки, рыбьи потроха. Среди всего этого роскошно и неуместно, будто украденная, светилась кожура мандарина.
— Всего делов! — объявила Варварушка.
Ох уж эти мне уважительные, ничего сами не могут…
— Ладно, некогда мне тут с тобой…
И она растворилась в темноте под густеющим снегом.
Вера Сергеевна поспешила скрыться в подъезд. Встала у батареи, осторожно прикасаясь голыми руками к обжигающему железу, ругала тихонько беспутную соседку:
— Надо ж ей было подвернуться…
Вздохнула, вышла опять. Оглядевшись, наклонилась и начала складывать мусор, уже присыпанный снежком, обратно в ведро. Варежки надевать не стала, чтоб не запачкать. С начала-то ничего, а потом пальцы аж заломило от холода. Она сжала руки в кулаки, распрямилась. Ну, Варварушка! Помогла… И лицо сразу такое гордое стало! Внутри шевельнулся смех. Вера Сергеевна улыбнулась, а потом и засмеялась, тихо, но от души. Слава богу, вокруг никого. А то бы решили — с ума сошла тетка. Она оглянулась: да, никого не было рядом.
Варварушка в это время семенила к белому дому, бормотала что-то себе под нос и думала, не проснулся ли без нее сын. Снег все густел. Некоторые снежинки на лету ласково касались лица, Варварушка отмахивалась от них, как от мух.