Цирцея и Фея Моргана: как героини древних мифов вдохновляют современных писательниц
Криста Вульф «Медея. Голоса»
В классической версии древнегреческого мифа царевна Медея — колдунья, внучка бога солнца Гелиоса и дочь царя Колхиды. О ней рассказывается в одноименной трагедии Еврипида: Медея предает свою семью ради предводителя аргонавтов Ясона — помогает тому пройти испытания, которые устроил ее отец, а после, сбежав с возлюбленным, убивает родного брата, чтобы задержать погоню.
Но когда царь Коринфа предлагает Ясону в жены свою дочь, тот прогоняет Медею. Она бежит в Афины, передав сопернице свадебный подарок — плащ и златотканую повязку на голову. Огненный яд, которым они пропитаны, сжигает и невесту Ясона, и правителя Коринфа, и царский дворец. В самой известной версии мифа Медея из мести убивает и собственных детей от Ясона.
В трагедии Еврипида Медея выглядит чудовищем, воплощением ярости. Совсем другой персонаж предстает перед читателем в романе Кристы Вульф «Медея. Голоса» 1996 года. В нем героиня изображена не безумной, а рассудительной, независимой и стойкой. Она отказывается молчать, обличая жестокость коринфского общества, где цари убивают своих детей, чтобы оставаться у власти. Бросает вызов Ясону, который предал ее ради политических амбиций. Отвергает общественные ожидания, не стремится к одобрению окружающих и отказывается жить по правилам, навязанным женщинам в Коринфе.
Медея становится неудобной для коринфской власти: чтобы избавиться от нее, царь Креонт обвиняет ее в преступлениях, которых она не совершала (в том числе в убийстве собственных детей). В книге Медею преследуют не за ее поступки, а потому, что она — иная: женщина, чужестранка, носительница другой культуры. Вульф смещает фокус с личного конфликта Медеи и Ясона на более широкие темы. В центре повествования не просто трагедия женщины, брошенной мужчиной, а столкновение консервативного общества и женщины, ощущающей себя равной мужчинам. Криста Вольф обращается к универсальной теме изгнания «чужого» (и проводит параллели с разделенной Германией — личной темой для немецкой писательницы). Образ Медеи превращается в символ женской силы и борьбы за право быть услышанной.
Мэрион Зиммер Брэдли «Туманы Авалона»
«Туманы Авалона» (1983 год) — роман американской писательницы Мэрион Зиммер Брэдли, переосмысляющий легенды о короле Артуре. В отличие от традиционных версий, здесь в центре повествования не рыцари Круглого стола, а женщины, прежде всего Моргана (в романе — Моргейна), жрица и сестра Артура.
В классических интерпретациях артуровского цикла Фея Моргана (или Моргана ле Фэй) часто изображается как злая колдунья, коварная соблазнительница или враждебная сила, противопоставленная добродетельному королю Артуру. Ее образ связан с хаосом и тьмой. В некоторых версиях она стремится разрушить Камелот и свергнуть Артура. Такое видение Морганы обусловлено средневековыми представлениями о женщинах, облеченных властью.
В трактовке Брэдли Моргейна предстает как героиня, борющаяся за сохранение древней матриархальной традиции. Брэдли показывает историю о короле Артуре глазами героинь, которым в традиционных версиях отводилась роль антагонисток или второстепенных персонажей. Роман поднимает тему вытеснения женского начала — в религии, культуре, политике. Остров Авалон, скрытый за магическим туманом, становится символом женских голосов и имен, стертых из истории.
Мэделин Миллер «Цирцея»
В древнегреческой мифологии Цирцея — могущественная колдунья, живущая на острове Ээя, куда она была изгнана за свою жестокость. Она известна прежде всего по «Одиссее», где выступает как преграда на пути героя. Ее образ воплощает архетип женщины-соблазнительницы, которая своей сексуальностью ставит под угрозу патриархальный порядок. Одиссей, чтобы выжить, должен подчинить ее своей воле — только после этого Цирцея становится безопасной и полезной.
В романе Мэделин Миллер «Цирцея» 2018 года волшебница обретает голос и индивидуальность. Цирцея — дочь титана Гелиоса и океаниды — с самого детства чужая в мире богов. Ее изгнание на остров становится не наказанием, а началом пути к самостоятельности. Миллер показывает, как героиня отказывается быть инструментом в чужих руках и творит собственную историю — полную любви и боли. Центральной темой романа становится борьба женщины за право быть собой в мире, где ее либо боятся, либо подчиняют.
Маргарет Этвуд «Пенелопиада»
Еще одна феминистская интерпретация «Одиссеи» — «Пенелопиада». Эту повесть в 2005 году в рамках международного проекта «Мифы» написала создательница «Рассказа служанки» Маргарет Этвуд. Писательница фокусирует внимание на жене Одиссея Пенелопе, которая веками воспринималась как образец женской добродетели. В традиционном мифе Пенелопа ждет ушедшего на Троянскую войну мужа 20 лет, воспитывает их сына и отказывается от ухаживаний потенциальных женихов.
Этвуд разрушает статичный образ героини, позволяя Пенелопе самой рассказать свою историю — уже из загробного мира, с иронией, гневом и обидой. Пенелопа признается, что ее верность не была бескорыстной, что она использовала хитрость, манипуляции и внешнее смирение как единственные доступные ей инструменты власти в обществе, где женщина — заложница чужой воли. Писательница отказывается идеализировать героиню, ее Пенелопа — сложная, противоречивая фигура: одновременно сочувствующая и язвительная, проницательная и мстительная, рассказывающая свою версию событий, но сама признающая себя лгуньей и сплетницей, сродни Одиссею.
Этвуд возвращает голос не только Пенелопе, но и ее 12 служанкам — тем самым, которых по приказу Одиссея повесили за якобы непристойное поведение с женихами. В «Пенелопиаде» эти служанки становятся хором — они комментируют действия героев, требуют справедливости, насмехаются над патриархальными правилами.
«Пенелопиада» иронизирует не только над классическим текстом, но и над собой. В итоге роман становится актом восстановления справедливости и возвращает в повествование память и боль героинь.
Читра Банерджи Дивакаруни «Дворец иллюзий»
«Дворец иллюзий» (2008 год) — это переосмысление легендарного индийского эпоса «Махабхарата». В романе писательницы Читры Банерджи Дивакаруни он рассказан от лица одной из самых загадочных и недооцененных его героинь — Драупади, также известной как Панчали.
Драупади — одна из ключевых героинь «Махабхараты», индийский символ женской мудрости и красоты. Она выходит замуж за пятерых братьев Пандавов, которые в азартной игре проигрывают все свое имущество, включая жену, роду Кауравов. Те пытаются прилюдно оскорбить девушку и раздеть на глазах у всего двора. Это приводит к началу разрушительной войны и сражению на поле Курукшетра — центральному событию эпоса.
Во «Дворце иллюзий» Драупади из объекта мужского желания и разменной монеты в политических играх превращается в полноценную рассказчицу, размышляющую о любви, власти, предательстве и цене, которую женщина платит за то, чтобы быть услышанной. Драупади, несмотря на царское происхождение, вынуждена подчиняться чужой воле — быть выданной замуж без согласия, делить себя между пятью мужьями, нести ответственность за их поступки. Дивакаруни показывает, что история, рассказанная женщиной, звучит иначе: не как героическая сага о битвах и победах, а как хроника утрат и разрушенных амбиций.
Урсула Ле Гуин «Лавиния»
В поэме «Энеида» римского поэта Вергилия Лавиния — одна из ключевых, но почти безмолвная фигура. Она дочь царя Латина и будущая жена героя Троянской войны Энея. Борьба за ее руку между Энеем и Турном, предводителем племени рутулов, становится причиной войны. Потомки Лавинии и Энея станут предками легендарных Ромула и Рема. При этом на протяжении всей поэмы у Лавинии практически нет слов. Совсем иной предстает героиня романа Урсулы Ле Гуин «Лавиния» (2008 год), которая сама рассказывает свою историю.
В этом романе нет сюжетных ходов, типичных для истории любви или бунта. Лавиния не мстит, не проклинает, не восстает — но и не подчиняется покорно. Мир, в котором живет Лавиния, патриархален, но героиня делает выборы, ведет сама с собой диалог.
Ле Гуин не просто заполняет белые пятна классического мифа — она ставит под сомнение саму природу авторства. В ее версии Лавиния вступает в контакт с духом умирающего Вергилия, и между ними завязывается диалог. Римский поэт признает: он почти не знал ее, не дал ей слов. Но он не властен над ней, и Лавиния выходит из плена литературного канона.