Благотворительная организация «Ночлежка» появилась в 1990 году в Санкт-Петербурге (до 1997 года функционировала как фонд). Ее миссия — помогать бездомным людям. По данным организации, сегодня в ней работает порядка 70 сотрудников в Москве и Санкт-Петербурге, в 2019 году бюджет «Ночлежки» составил 104 млн рублей, из которых на частные пожертвования впервые пришлось более 52% (54 млн рублей). 

Григорий Свердлин пришел в благотворительность из маркетинга: присоединился к «Ночлежке» в 2004 году в качестве волонтера, в 2009-м стал сотрудником, в 2011-м — директором. 

— В 2019 году ваш бюджет вырос на 70% по сравнению с предыдущим годом. Почему получилось так вырасти?

— Здесь несколько причин. Одна из них — просто наша последовательная работа, благодаря которой мы в принципе растем из года в год. За последние восемь лет выросли в 10 раз: в 2011-м наш бюджет был порядка 10 млн рублей, в 2019 году — 104 млн. Еще четыре года назад мы сделали ставку на привлечение не просто разовых пожертвований от обычных людей, а именно регулярных, ежемесячных жертвователей. В прошлом году их количество существенно выросло и сегодня составляет порядка 4500 человек, которые подписались на пожертвования у нас на сайте. Думаю, отчасти рост связан с тем, что сейчас просто больше людей готовы участвовать в благотворительности на регулярной основе. Ими движет не разовая эмоция или не только она — люди понимают, что для профессиональной работы благотворительной организации важно планирование, финансовая устойчивость и, соответственно, важны их регулярные пожертвования. 

Еще одна причина — шумиха вокруг открытия «Ночлежки» в Москве (в 2018-м «Ночлежка» и фонд «Второе дыхание» не смогли открыть в Москве бесплатную прачечную для бездомных людей в районе метро «Динамо» — местные жители выступили с протестами. Первый московский «дом» у проекта появился в 2019-м, им стала Консультационная служба на «Беговой». — Forbes Life). Лучше бы этого противостояния, конечно, не было. Но одним из его последствий стал рост интереса широкой публики к теме бездомности. Началась дискуссия, должны такие проекты существовать в городе или не должны, а  если должны, то в жилых кварталах или где-то в промзонах. Поскольку примерно 55-60% нашего бюджета — это частные пожертвования, которые напрямую связаны с количеством упоминаний в СМИ и соцсетях, то, конечно, повышенная пиар-активность привела к росту пожертвований от людей, которые считают, что такие проекты должны существовать. 

— А как вы привлекаете постоянных жертвователей? Что именно делаете и какой посыл используете, чтобы мотивировать человека жертвовать деньги на нужды бездомных — эта тема у нас все еще несколько стигматизированная, но в последнее время, кажется, стала вызывать больше интереса и меньше предубеждения. 

— Она не просто стигматизированная, мне кажется, люди вообще об этом не задумываются. Я могу судить по себе: когда в 20 с небольшим надумал стать волонтером в «Ночлежке», я абсолютно ничего не знал про бездомность, никакой стигмы в голове у меня не было, но и ничего другого тоже не было. 

«Ребята, не залезайте, пожалуйста, в мой кофе. Если вам нужны деньги, так и скажите. А какой я пью кофе, не ваше собачье дело»

Про посыл — мы с коллегами давно для себя решили, что не будем давить на жалость. Например, никогда не будем использовать в публикациях фотографии ампутированных конечностей — смотрите, бездомным из-за низкой температуры зимой ампутируют руки-ноги. Понятно, что таких историй много и таких фотографий каждую зиму, к сожалению, можно сделать множество. Но мы решили, что погружать наших потенциальных сторонников в чернуху не наш метод. И второе табу, которое мы добровольно наложили на себя, не давить на чувство вины. Не разговаривать с людьми сверху вниз, с позиции «Вы свой кофе за 200 рублей пьете, а подумали ли вы, сколько можно на эти деньги жизней спасти?». 

Я всегда стараюсь и коллег своих призываю ставить себя на место адресата сообщения. Если какой-то из фондов со мной начнет так разговаривать, у меня будет обратная реакция: «Ребята, не залезайте, пожалуйста, в мой кофе. Если вам нужны деньги, так и скажите. А какой я пью кофе, не ваше собачье дело». 

Соблюдение этих двух табу — последовательная политика «Ночлежки». Это громкие слова, но на разные лады мы транслируем примерно следующее: объединившись и потратив немножко усилий, мы вместе можем сделать жизнь вокруг себя чуть-чуть лучше, чуть-чуть человечнее. Это не только помощь тем, кто сейчас в беде, это помощь самим себе, потому что всем хочется жить в мире, в котором человек, оказавшийся на улице, не останется с бедой один на один. И получается у нас история не про жалость и чувство вины, а про вдохновение, объединение и изменение мира к лучшему. 

А еще мы всегда стараемся разговаривать про людей, а не про бездомность вообще — мы стремимся персонализировать эту абстракцию, показать конкретных людей, которые в силу очень разных причин оказываются на улице. И честно про это говорим. Да, среди наших подопечных есть люди с зависимостями, из мест лишения свободы. А есть выпускники детских домов, есть те, кого обманули с жильем, с работой. Есть люди, которые продали квартиру, чтобы оплатить лечение близких от ужасной болезни. А вот, смотрите, те, кто выбрался с нашей помощью с улицы. Мы стараемся рассказывать все эти истории и делать это интересно. Потому что ждать, пока наши потенциальные сторонники сами обратят на нас внимание — это не работает. У человека, который листает Facebook, есть три секунды, чтобы увлечься постом «Ночлежки», поэтому этот пост должен быть интересно написан. Так что, да, мы используем профессиональный маркетинговый подход к этой социальной и важной теме.

— Как вы привлекаете к сотрудничеству бренды? Был переломный момент, когда компании стали сами к вам приходить, или до сих пор есть проблема, что какие-то бренды не хотят себя ассоциировать с бездомными?

— Такие бренды есть. Например, у нас в Москве и Петербурге ходят Ночные автобусы, которые раздают еду, ее готовят (в основном бесплатно) различные кафе и рестораны. Бывало, что кто-то дает еду, но говорит: «Только ни в коем случае нас не упоминайте, потому что мы не хотим, чтобы у наших посетителей в голове возникла ассоциация — наш модный ресторан и бомжи». Но мне кажется, что последние лет пять отношение бизнеса действительно меняется, отчасти потому что сама идея благотворительности становится более популярной.  «Ночлежке» — 30 лет, но, скажем так, профессиональной благотворительности в России — 10, максимум 15 лет. 

Для бизнеса важно, чтобы вы не просто хорошее дело делали, а подходили к нему профессионально. Когда мы бизнесменам объясняем: «Смотрите, чтобы обеспечить ночлег и помощь одному человеку в Пункте обогрева, нам нужно 388 рублей, и вот как эта сумма складывается. Если вы нам дадите денег, вот такое количество людей смогут получить помощь и начать выбираться с улицы» — они по-другому начинают смотреть на нашу организацию. Мы не просто какие-то сумасшедшие, которые не пойми что делают, у нас все посчитано, все прозрачно. 

Один из первых ярких примеров, когда нам не просто денег дали, а прямо начали участвовать, это открытие бесплатной «Культурной прачечной» в Петербурге. Когда мы придумали ее в 2016 году, познакомились с Давидом Папаскири, владельцем сети Prachka.com. Он нас послушал, все изучил и сказал: «Окей, у меня есть вот столько коммерческих прачечных, я могу себе позволить одну некоммерческую». И мы сделали прачечную вместе — Prachka.com поставили оборудование, платят аренду, а мы организуем процесс, платим зарплату администратору. Это действительно партнерство. Сейчас такого все больше и больше. Leroy Merlin дали нам строительный материал для ремонта Консультационной службы в Москве и продолжают помогать. Инженеры из компании «Аврора» бесплатно делали всю инженерную документацию по зданию. В целом, наверное, компаний 20 поучаствовали в запуске этой службы. Мы даже сделали стену почета, чтобы лишний раз поблагодарить всех,  кто нам помогает. 

— Есть крупные частные благотворители, которые вас поддерживают системно?

— Есть, но они как раз появились буквально в последние два года. И даже сейчас у нас нет жертвователей, которые бы составляли, скажем, треть нашего бюджета. Наверное, это даже хорошо. Потому что, если есть настолько крупный жертвователь, это создает потенциальную неустойчивость организации. Но нас, например, поддерживает меценат Владимир Смирнов (бывший член правления ОАО «Новатэк», учредитель частного благотворительного фонда «Образ жизни». — Forbes Life). Мы ему рассказали про наши планы, а он спросил: «Почему не сразу весь комплекс проектов запускаете в Москве?» Мы объяснили, он попросил время подумать, посмотрел все наши сметы. И часть этого большого проекта поддержал, огромное ему спасибо. 

«В России никто не знает, сколько в стране бездомных людей — не то что с точностью до человека, а до полумиллиона»

Была история, которая случилась во время нашего «московского противостояния» — москвичка Татьяна написала очень трогательное письмо, что хочет перевести нам 1 млн рублей: «Вы лучше знаете, на что именно нужно, и вы все правильно делаете, продолжайте. Если получится, то слава богу, если нет, то знайте, вы сделали все, что смогли. И на это «все» вот вам миллион». Мы, к сожалению, не смогли лично сказать Татьяне спасибо — она не приходила на открытие и вообще не хочет, чтобы мы ее фамилию афишировали. В этом году блогер Роман Усачев тоже миллион нам пожертвовал. 

— В своей работе вы ориентируетесь на опыт каких-то западных коллег?

— Да, мы стараемся утащить все самое лучшее. Есть, например, организация, которая мне кажется очень профессиональной — Charity:Water (американская неправительственная организация, ставит своей целью обеспечить чистой питьевой водой людей в развивающихся странах. — Forbes Life). Много есть примеров. У кого-то — крутые рассылки, у кого-то — сайт, акции. Мы стараемся успевать поднимать голову от операционки и изучать это все, чтобы применять в своей работе. Стараемся работать максимально профессионально, потому что нам важно эффективно тратить пожертвования.

— Если смотреть более глобально, в какой стране система по работе с бездомными выстроена, на ваш взгляд, наилучшим образом? Есть какой-то идеал, к которому вы стремитесь?

— Я сейчас вспомнил эпизод, как беседовал с финскими коллегами, а Финляндия — это, мне кажется, мировой лидер в деле ресоциализации и реабилитации [бездомных людей]. Так вот, они мне сказали, сколько у них бездомных по всей стране, я не помню конкретную цифру, но было что-то с точностью до человека — скажем, 124. И спросили, сколько у нас. Я им говорю: «Ребята, я бы рад ответить, но в России никто не знает, сколько их — не то что с точностью до человека, а до полумиллиона». Потому что никто никогда не пытался их считать, задачи такой не ставилось. В Финляндии практически нет уличной бездомности, потому что человеку, который оказывается на улице, немедленно предоставляется возможность оттуда выбраться — есть разные программы, которые реализуют многие организации, но финансируются они на 90% из госбюджета. Так что есть, чему у них поучиться. 

Но есть проекты, которые пока абсолютно невозможно реализовать в России. Скажем, в США, Финляндии и других странах последние 10 лет развивается подход Housing First — сначала жилье. Человеку с улицы сначала дают квартиру, а уже потом начинают заниматься остальными вопросами. Это работает, если идет почти 100%-ное финансирование от государства. Понятно, что даже в западных странах история «давайте все скинемся и купим бездомному маленькую квартирку» имеет мало перспектив. Поэтому пока мы используем классический подход с пороговой системой. Есть низкопороговые проекты — туда можно прийти хоть пьяным, главное, не мешать другим, не проявлять агрессию. У нас это те же Ночные автобусы, прачечные, душевые, Пункты обогрева. Следующий уровень — это ресоциализация. Когда с людьми общаются соцработники, психологи, юристы, помогают с восстановлением документов, поиском родственников, отъездом домой. Туда пьяным уже не придешь. А дальше есть реабилитационные приюты, где люди в среднем живут по пять месяцев. На выходе есть показатель, который мы всегда отслеживаем: сколько людей после проживания в наших приютах вернулись не на улицу, а в обычную жизнь. Последние годы это чуть больше половины жильцов. 

— Почему именно такой процент? Почему  даже с поддержкой только половина людей могут вернуться к нормальной жизни?

— Тут разные причины. Для начала надо сказать, что этот показатель у нас только году в 2017-2018 перевалил за 50%, а до этого бывало и 15%, и 20%. Постепенно развиваясь и добавляя к проживанию в приюте разные сервисы, мы пришли к кейс-менеджменту, где у каждого жильца есть свой соцработник, своя программа реабилитации. Человек получает не просто койку и душ, а еще социальное, психологическое и юридическое сопровождение. В какой-то момент мы ввели курсы финансовой грамотности, чтобы люди снова не оказались на улице, не понимая, сколько на самом деле они платят процентов по микрокредитам, начали оплачивать обучение востребованным специальностям. И так далее.

Но части людей мы, к сожалению, не можем помочь. Например, потому что в России толком нет системы социального жилья. Есть вариант, когда человек начинает зарабатывать и снимать себе что-то, есть вариант, что человек воссоединяется с родственниками или мы ему помогаем вернуть отнятое жилье. Людям с 1-й и 2-й группой инвалидности помогаем устроиться в интернаты. Но если у человека нет показаний к получению инвалидности, если он не может зарабатывать достаточно, чтобы снимать жилье, если у него нет родственников — варианта с хотя бы временным социальным жильем, как во многих других странах, у нас нет. Это суперисключительные случаи, когда нашим юристам удается 1-2 человек в год поставить в очередь на заселение в квартиры социального найма. 

А иногда мы не можем помочь, потому что у человека зависимость, он не готов это признать и начать работать. Для тех, кто готов, у нас в прошлом году открылся отдельный приют для людей с зависимостью.

«Без регистрации, в рамках действующей системы, у тебя будут проблемы со многими вещами — с трудоустройством, медицинской помощью и так далее» 

— Получается очень точечная, огромная работа с каждым человеком. Расскажите, что вы делаете, чтобы решать проблему системно? Например, в 2011-м вы добились, чтобы в Петербурге людям без регистрации давали ОМС. Какие сейчас проекты у вас в разработке?

— Да, это действительно битва за каждого человека, но мы понимаем, что наших сил никогда не хватит даже на один Петербург, уж тем более на всю Россию. И мы с коллегами сформулировали три больших направления для изменения ситуации в стране в целом. Это, во-первых, распространение опыта. Мы доводим свои проекты до очень хорошего уровня и помогаем коллегам их масштабировать. Например, у нас на сайте можно скачать пособие, как в своем городе запустить Ночной автобус. Есть видеолекции, инструкции. Можно приехать к нам на стажировку. Мы бесплатно делимся программным обеспечением, которое под себя разработали. 

Второе направление — просветительское, борьба со стереотипами, которые есть в обществе. А третье — это как раз борьба за совершенствование законодательства. За то, чтобы государственная социальная помощь была более человечной и при этом более профессиональной. Нам одним эту брешь не заткнуть — это должна быть совместная работа множества организаций, сплетенных вместе в страховочную сеть для людей, которые по каким-то причинам выпали из социума и оказались на улице. Среди этих организаций должны быть как благотворительные, так и государственные, светские, религиозные — самые разные.

— Есть какой-то закон, продвижение которого сейчас для вас — главный приоритет?

— Много таких законов. У нас всяких предложений по совершенствованию законодательства сейчас на 40 листов подготовлено. Но один из краеугольных камней, которые мы очень надеемся сдвинуть, — это, конечно, существующая система регистрации [по месту жительства и пребывания]. Мы редко об этом задумываемся, но, с моей точки зрения, это крепостное право light. Мы его 150 лет назад отменили, но до конца избавиться никак не можем. 

Без регистрации в рамках действующей системы у тебя будут проблемы со многими вещами — с трудоустройством, медицинской помощью и так далее. Хотя вообще-то по трудовому кодексу человека нельзя дискриминировать из-за того, что у него нет регистрации, но 95% организаций не берут к себе без нее, просто потому что так сложилось. Нам очень хочется, чтобы регистрация по месту жительства перестала быть разрешительной, а стала уведомительной, как в большинстве стран, когда ты просто сообщаешь государству, где живешь, куда тебе счета присылать.

— Как думаете, насколько нам далеко до этого?

— Сложно сказать, думаю, еще минимум лет пять над этим работать. Но мы работаем.

— Как вы себя чувствовали весной, во время первой волны эпидемии? Заметили сильный спад пожертвований или, наоборот, прирост?

Это было очень необычное для нас время. Много усилий приходилось прикладывать, чтобы наши проекты продолжали работать (закрылась только Консультационная служба, мы оставили консультации по телефону и через сайт). Боялись, что будет вспышка в одном из наших приютов, а у нас довольно много пожилых людей, но все обошлось. Сильно снизился средний размер пожертвования. Единственное, что мы могли этому противопоставить — это еще большему количеству людей рассказывать о нашей работе, чтобы стало больше жертвователей. И у нас действительно был рост весной — общая сумма пожертвований была даже больше, чем мы прогнозировали без коронавируса (в апреле получилось 8,6 млн рублей). 

«Зимой люди чаще задумываются, каково живется тем, у кого нет дома. И коронавирус стал для нас вот такой второй «зимой»

Мы делали большие акции — например, «Ты не один», когда просили людей формировать продовольственные наборы и оставлять их в местах, где бывают бездомные — рядом с вокзалами, станциями метро. Многие эту историю подхватили, причем не только в Москве и Петербурге. Нам откуда только не писали, Улан-Удэ, Екатеринбург, Казань, рассказывали, как развешивают пакеты на улицах. Вообще у пожертвований и публикаций в СМИ по нашей теме есть сезонность — зимой люди чаще задумываются, каково живется тем, у кого нет дома. И коронавирус стал для нас вот такой второй «зимой». 

— Из-за кризиса многие остались без работы, особенно приезжие люди. По вашим ощущениям, вы заметили, что стало больше бездомных людей?

— Уже замечаем, к сожалению. Особенно это было видно в карантинные времена, у нас примерно в два раза выросло количество обращений за едой и за помощью в Ночные автобусы. Я сам время от времени езжу волонтером, помню, увидел парня лет 25 — мы с ним разговорились, он рассказал, что он вообще-то таксист, но сейчас почти нет клиентов, поэтому денег на съем жилья у него больше нет, он теперь живет в машине, ходит за едой к нашему автобусу и ждет, пока все это закончится и люди снова начнут ездить на такси. Таких примеров было много. Потом эта волна спала, но, если кризис будет серьезный, бездомных будет еще больше. Будем для них делать все, что можем.

— Вы как-то пытаетесь подготовиться ко второй волне, которая уже начинается? У вас вообще есть возможность это сделать — например, с финансовой точки зрения?

— В какой-то степени, да, у нас есть финансовая подушка. Потому что у нас порядка 70 сотрудников, есть приюты, в которых нужно оплачивать коммунальные услуги, закупать еду и так далее — без запасов вести работу невозможно. Естественно, мы сокращаем все расходы, которые можем сократить, но мы и так лишнего никогда не тратим. 

Но главный залог нашей финансовой устойчивости — это те четыре с лишним тысячи человек, которые подписаны на регулярные пожертвования, спасибо им огромное. Мы не думаем, что будет настолько серьезный кризис, что разом 70% этих людей отвалятся. Возможно, кто-то отпишется, а кто-то сократит пожертвование — будет не 500 рублей переводить каждый месяц, а 200. Но мы очень будем стараться, чтобы эти люди, несмотря на кризис, с нами остались. 

 Помочь «Ночлежке» можно через сайт организации.

12 способов проявить себя на почве благотворительности