Преимущество грамотных: почему русскому языку не нужна реформа, но нужен новый свод
В начале ноября в СМИ снова стали писать о реформе русского языка. Казалось, что это страшилка никогда не вернется, а вот снова появилась. В действительности же речь шла не о реформе языка, поскольку язык в целом реформировать едва ли возможно, а об орфографии. А если уж совсем точно, то не о реформе, а о новом своде правил орфографии, проект которого вывесили на сайте Министерства просвещения для общенародного обсуждения. Но самым странным в этих газетных новостях были фразы о том, что именно Минпросвещения подготовило или, более мягко, готовит новый свод правил, — ведь в министерстве, как мы хорошо знаем, работают чиновники и не работают лингвисты. Было бы понятно, если бы министерство утверждало правила, финансировало работу над ними, но создавать! Поверить в это невозможно, да и не нужно, за этим могла стоять ошибка журналистов или какая-то чиновничья хитрость, связанная с отчетностью или освоением денег.
Но почему реакция общества — прежде всего, конечно, СМИ — была такой неадекватной и почти что истеричной? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, придется углубиться в историю и вспомнить настоящую Реформу графики и орфографии 1917–1918 годов. Даже в ее названии упоминаются два года, а если по справедливости, то я бы назвал период как минимум в четырнадцать лет. Именно в 1904 году была создана Орфографическая комиссия, для чего потребовался сложный бюрократический маневр.
Разговоры о необходимости орфографической реформы велись задолго до революции. Главным орфографическим авторитетом в России в XIX веке был академик Яков Карлович Грот (1812–1893), автор фундаментального справочного труда «Русское правописание», общепринятого, но вызывавшего тем не менее постоянные споры.
В 1904 году Главное управление военно-учебных заведений по приказу императора обратилось к Российской императорской академии наук с вопросом, признает ли она труд Грота своим официальным изданием, а также с просьбой обсудить упрощение орфографии. Академия немедленно отреклась от академика. Ее ответ состоял в том, что Грот действительно работал по ее поручению, но являлся лишь одним из ее представителей. Это означает, что критика его труда не затрагивает интересов академии.
В результате, чтобы решить эту проблему окончательно, была создана высокая комиссия в составе 50 человек. И хотя называлась она Орфографической, но возглавил ее не языковед, а чиновник самого высокого уровня, а именно президент академии, великий князь Константин Константинович Романов. А вот уже в составе этой комиссии была создана Орфографическая подкомиссия, в которую вошли семь основных членов и три кандидата. Среди членов были такие выдающиеся ученые, как Алексей Александрович Шахматов, Филипп Федорович Фортунатов и Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ.
В Орфографической комиссии велись бурные споры, но в целом она была за реформу — ради образования, языка и экономии бумаги. Главный аргумент в пользу реформы был таков: письмо существует не только для образованных людей, но для всех, и, следовательно, должно быть доступнее. А вот образованные люди — за исключением педагогов — как раз были в основном против реформы. Даже сам Лев Толстой выразил свое негативное отношение к ней. Уже когда реформа была проведена, можно сказать, пострадали его произведения. После реформы в написании совпали два слова: мiръ в значении «вселенная» или «община» и миръ в значении «отсутствие войны» или «покой». Это означало утрату смыслового нюанса и имело совсем уж неожиданные последствия: название романа Льва Толстого «Война и миръ» (где «миръ» — «покой, перемирие») после проведения реформы неудачным образом совпало с названием поэмы Владимира Маяковского «Война и мiръ» (где «міръ» — «общество, свет, космос»).
Новая орфография сделала бессмысленным стихотворение Марины Цветаевой, посвященное Александру Блоку. Вот его начало:
Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке,
Одно-единственное движенье губ,
Имя твое — пять букв.
Под именем, конечно, подразумевалась фамилия Блок, в которой пять букв было только до проведения реформы, потому что в конце стоял ъ — ер. Сам же Александр Блок, выступая против реформы, говорил в том числе, что слово «лес» без ятя (ѣ) теряет свой запах.
Вообще буква ять стала намного больше, чем буквой: ѣ с полным основанием можно назвать символом культуры. На первом заседании Орфографической комиссии прошло голосование по поводу каждой буквы — кандидата на исключение из алфавита. Так вот, из 50 членов академии всего лишь трое были против исключения фиты (ѳ), а вот против исключения ятя было уже пятнадцать человек.
Остроумно и одновременно очень точно сказал о яте задолго до всяких реформаторских потуг русский филолог Николай Иванович Греч: «Это знак отличия грамотных от неграмотных».
Однако вернусь к реформе. Долгие годы она буксовала, хотя Орфографическая комиссия выработала свои рекомендации. И лишь Первый Всероссийский съезд учителей русского языка, проходивший в конце 1916 — начале 1917 года, обратился к Академии наук с просьбой оказать содействие проведению реформы. Академия сначала проигнорировала эту просьбу и только после Февральской революции весной 1917 года создала еще одну Подготовительную комиссию. Впрочем, в мае 1917 года Министерство народного просвещения, не ожидая решения академии, поддержало реформу и объявило о ее проведении в школьном образовании с началом учебного года, причем обязательной реформа считалась только для младших классов.
Однако даже после Октябрьской революции общего перехода на новую орфографию не случилось. Издавались строгие декреты, а газеты и журналы выходили с ятями и ерами. Можно сказать, что окончательно орфографическую реформу провели революционные матросы, которые прошлись по типографиям и реквизировали запрещенные буквы. Наряду с ятем, фитой и ижицей (ѵ) изымался и ер, хотя запреты и не касались ера в разделительной функции (например «съезд»). Пришлось заменить его другим типографским значком — апострофом «’». Так появилось написание «с’езд», хотя это не входило в замыслы теоретиков реформы.
Не большевики придумали орфографическую реформу, не большевики разработали ее, не большевики приняли ее, но у них была политическая воля, которую они использовали для ее реального проведения в жизнь. Именно поэтому сложился миф о большевистской реформе орфографии. Многие деятели культуры и после реформы оставались ее противниками. Но трудно не признать огромной пользы, которую она принесла стране. Во многом благодаря орфографической реформе в России удалось провести так называемый ликбез — ликвидацию безграмотности.
Историю вспоминать не только приятно, но и полезно. В данном случае это поможет ответить на вопрос, заданный в начале текста. Итак, почему реакция общества, а точнее СМИ, на слухи о реформе орфографии всегда близка к истерике. Это особенно хорошо видно сегодня, когда на самом деле никакой реформы не предполагается. Здесь, почти как в хорошем детективе, надо ответить на вопрос, кому выгодна реформа, а кому нет. Реформа, то есть упрощение, выгодна не слишком грамотным людям и школьникам. Раз она выгодна школьникам, то она, хотя бы отчасти, выгодна и педагогам. Именно педагогическое сообщество обычно бьет в набат и призывает к орфографической реформе. Происходит это тогда, когда дела на уроках русского языка совсем плохи, а количество орфографических ошибок зашкаливает.
Зато всем другим образованным людям (за исключением педагогов) реформа категорически невыгодна. Усиливая высказывание Греча, скажу, что грамотность — это то, что отличает культурных и образованных от некультурных и необразованных, и это большое преимущество. Реформа его мгновенно уничтожает. Все грамотные мгновенно становятся неграмотными и приравниваются ко всем остальным. Ну и, конечно, орфография в целом (как и буква ять в частности) символизирует культуру, на защиту которой встают и писатели, и журналисты. Кроме того, глаз образованного человека привык к определенному графическому ряду и воспринимает отклонения от него с чисто физиологическим отвращением.
А то, что орфографическая реформа может облегчить жизнь школьникам и учителям, во внимание не принимается. Разве же мы желаем им легкой жизни?
Очевидно, что орфографические реформы трудно и почти невозможно проводить в стабильном обществе, только на фоне революций они кажутся относительно безобидными. И это, наверное, плохая новость. Хорошая же новость состоит в том, что никакой орфографической реформы нет и в помине, и даже в мыслях. Речь идет лишь о новом своде правил, который нам нужен по одной простой причине.
Последний свод правил был утвержден в 1956 году и, увы, во многом неактуален, и мы им давно не руководствуемся. Нужен новый. Вот один и часто приводимый пример-аргумент. Буква «э» не пишется после согласных, но бывают исключения. В правилах 1956 года есть только три таких слова: «сэр», «мэр» и «пэр». И тут присутствует расхождение с современным орфографическим словарем, где есть слова «пленэр», «мэтр», «рэкет» и некоторые другие.
Так что с Новым годом и с новым сводом, дорогие товарищи.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.