Когда привычный мир рухнул: как жить в «потрясенном» обществе и сохранить себя
Черная энергия
На поворотах истории всегда высвобождается темная энергия народа. Не дай бог попасть в нее, прежде чем все успокоится и войдет в свои берега.
В 1917 г. больше всего ее было в толпах — актерах истории.
Я — это мы. Мы — это я. Полное погребение самого себя в толпе. Наше звериное чутье, наше звериное движение, наша ярость, наша неподсудность, наша убийственность, наша нечеловеческая страсть, наш крик.
«Бей, барабан! Барабан, барабань! Были рабы! Нет раба! Баарбей! Баарбань! Баарабан! Эй, стальногрудые! Крепкие, эй! Бей, барабан! Барабан, бей! Или-или. Пропал или пан! Будем бить! Бьем! В барабан! Били! В барабан! В барабан!»1
Слухи, страхи, массовый психоз
Жизнь под прицелом, когда она отдана во власть независящим от тебя силам, рождает невероятные слухи.
И она будит мистицизм. Пророков и кликуш — как грибов. Есть свидетель. Имя ему — Александр Блок.
1917 г. 8 июня. «С утра есть слух, что Керенский сошел с ума». 19 июня. «Слухи... будто наши прорвали в трех местах немецкий фронт». 3 июля. «По слухам же, германская агитация и деньги громадны. С продовольствием Петербурга дело обстоит совсем плохо». 4 июля. «Дворцовый слух — Петербург на осадном положении... Слух швейцарихи Вари о пулеметах на крышах и о бывших городовых. Я думаю о немецких деньгах». 6 июля. «Слухи об отправке взбунтовавшихся на фронт... Слух об аресте Ленина». 10 августа. «Слухи о каких-то будущих бомбах с чьих-то аэропланов и о выступлениях, в связи с отъездом всех в Москву... В хвостах говорят, что послезавтра не будет хлеба». 12 сентября. «Наступает голод и холод. Война не кончается, но ходят многие слухи».
Никому не верь
Газетам — не верят, пропаганде — не верят, восполняя «белые места» слухами и домыслами.
18 августа 1914 г. Барон Н. Н. Врангель, брат будущего главкома белых, запись в дневнике:
«“Немая война” — вот название для происходящих событий. Никто ничего не знает и не понимает, и отрывочные краткие сведения, появляющиеся в газетах, составлены столь бестолково, что не только не успокаивают, но просто пугают публику... Ничего не говорящие фразы были бы лучше молчания, которое во время войны всегда кажется зловещим. В такие минуты люди должны питать воображение хоть какими-нибудь фактами, и, не имея сведений, они сами измышляют всякий вздор, который, переходя из уст в уста, достигает геркулесовых столбов глупости.
За последние дни петербургская молва повесила несколько командиров армий, расстреляла многих командиров дивизий, бригад и полков и умертвила всех офицеров гвардии, плодя опасные в это время страхи».
Ночные гости
Москва, 10 ноября 1917 г
«Чем позднее, тем стрельба оглушительнее. Ходили слухи, что стреляют из пушек по почтамту и по телефонной станции. Поздно вечером к нашему дому подошел какой-то воинский отряд, состоящий человек из пятнадцати, которым командовал не совсем трезвый подпрапорщик. Объявив нам, что они командированы “военно-революционным комитетом”, они отобрали все имеющиеся в доме револьверы. Если бы это не было сделано добровольно, то они сделали бы во всех квартирах обыски, что было очень опасно, так как сплошь и рядом бывает, что при обысках пропадают и деньги, и ценные вещи. Я почему-то очень боялся за свои резиновые калоши, не так давно приобретенные “в хвосте” за 15 руб. ... В доме начались женские истерики и женский визг. Но тут “товарищи” стали уходить, оставив на лестнице сильный спиртной “дух” и унося с собой до десятка револьверов, которые завтра же, быть может, будут продаваться на Сухаревке нашему же брату, трусливому “буржую”. Всю ночь слышалась пальба и из орудий, и из пулеметов, и из ружей».
Просто жизнь.
Осень 1917 г. «В Ларине осенью 17-го года произошел следующий случай. В один прекрасный день к маме пришла дьячиха Ольга Петровна попрощаться, за ней пришли и бабы-работницы тоже прощаться. Оказывается, по Ларину прошли двое мужчин и сказали, что сегодня ночью вашу барыню убьют. Ни о какой защите они не помышляли; раз сказано, значит, так и должно быть. Мама имела возможность в тот же день уехать в Петербург к нам, организовать защиту...
Вместо этого, поужинав, она села, как всегда, к столу и погрузилась в чтение. Прислуга и староста помещались далеко, в противоположном конце дома. Дом наш растянулся в длину, а в ширину помещались только две комнаты. Столовая, где мама всегда читала, выходила на балкон, дальше шел цветник, старый парк... Столовая соединялась с гостиной широкой, всегда открытой дверью. С этой стороны за березами и каретником шла проезжая дорога. Стреляй откуда хочешь.
Мама долго читала, устала, захотелось спать. Она пошла в спальню, легла не раздеваясь. “Я подумала, зачем же раздеваться, когда должны убить”. Крепко заснула и благополучно проснулась на следующее утро жива и невредима. Никто не приходил. Какое надо иметь мужество, чтобы так ждать смерть!»
Так бывает.
Хлеб и тепло. Когда их нет
19 августа 1917 г. (по старому стилю). «Надвигается продовольственный кризис, уже для Москвы не везут хлеба. С сегодняшнего дня по карточкам отпускается на человека только полфунта».
22 декабря 1917 г. «Дают хлеба по карточкам 1/4 ф. на чел. в сутки».
1/4 фунта = 102 г.
28 августа 1918 г. «В предвкушении райской на земле жизни, с каждым днем совершенствуемся в создании адского существования... по карточкам уже ничего не получаем».
18 января 1919 г. «...Погода ясная, зима крепкая, и оттого в квартирах и в присутствиях холодище неимоверный. У нас дома тепла 7–8 гр., и это еще благодать: слышу от многих знакомых о тепле в 1–4 гр. В “присутствиях”-то к такой температуре совсем привыкли: шуб и калош не снимают, большинство ходит в валенках, фуфайках и шапках».
27 октября 1919 г. «...Какой холодище по домам! У нас, в самой теплой комнате, соседней с кухней, где плита топится целый день, — тепла не более 6 градусов. Ужасное время переживается Москвой: все, все озабочены “изысканием” дров, рушат и тащат что попало: уличные деревянные фонари, барьеры набережных, сараи, навесы и даже дома целые. Особенно идет работа по окраинам города и в дачных местностях. Например, в “Измайловском Зверинце” разбирают, разносят и развозят дачу нашего покойного отца. И это не курятник какой-нибудь, а сложная постройка из двух этажей 24 арш. × 20 арш. + 10 арш. × 10 арш. + 8 арш. × 10 арш. + 12 арш. × 6 арш. — высотой “в чистоте” от 4 арш. до 11 арш. И нет никакого удержу такому разрушению, такому хищению...».
Аршин = 0,71 метра.
Яростный крик. Бунин
Если день за днем, уже годами, вы находитесь в невыносимых условиях существования, если нарушены все человеческие заповеди, если без вины вокруг вас погибают люди, много людей, если вы не знаете, куда деться, так, чтобы уйти и спастись, вы в ответ будете кричать!
И вам станет легче.
Как вы это сделаете — неизвестно: скрипя пером по бумаге или в бессоннице, или даже всем горлом, в бессилии, поздно по ночам, но вы будете кричать, сжимать руки, качаться всем телом. Люде больше любить нельзя, невозможно.
Но все равно вам станет легче.
22 октября 1917 г. Москва. «Изнурился от безделья, ожиданья, что все кончится вот-вот, ожиданья громил, — того, что убьют, ограбят. Хлеба дают четверть фунта... Боже, небывалое в мире зрелище — Россия!»
4 ноября 1917 г. «Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни... Заснул около семи утра. Сильно плакал. Восемь месяцев страха, рабства, унижений, оскорблений!»2
2 мая 1919 г. Одесса. «...Опротивел человек! Жизнь заставила так остро почувствовать, так остро и внимательно разглядеть его, его душу, его мерзкое тело. Что наши прежние глаза, — как мало они видели, даже мои!»3
8 мая. «...Тоска просто пожирает меня. И никакими силами и никуда не выскочишь отсюда!»4
11 июня. «Проснувшись, как-то особенно ясно, трезво и с ужасом понял, что я просто погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, черт знает что, что попало, как сумасшедший... Да, впрочем, не все ли равно!»5
Кричите, Иван Алексеевич, — так вам станет легче. И мы кричим.
Выкричимся.
День за днем.