«Дом на полпути»: скандинавский роман о жизни после психиатрической клиники
18+
Издательство Marshmallow Books открывает новый голос скандинавской литературы для российских читателей. В дебютном романе «Дом на полпути» молодая датская писательница Фине Гробель раскрывает историю шести пациентов, которые оказались в реабилитационном центре для людей с ментальными расстройствами. Гробель сама прошла через лечение и восстановление и смогла создать убедительный роман о том, как люди возвращаются к себе после эмоциональных потрясений. В центре сюжета — жизнь в так называемом «доме на полпути», промежуточном пристанище между больницей и реальным миром. Здесь, в безопасном пространстве, герои заново учатся простым вещам: готовить еду, ходить за покупками, общаться. Forbes Life публикует отрывок из романа.
Психиатр Хелле приходит по средам и каждый второй четверг. Она отвечает за молодежное отделение и за большинство других молодых людей в доме, которым по той или иной причине предоставили здесь постоянное жилье. В их распоряжении небольшая кухня, две комнаты, у некоторых даже есть балконы, и, в отличие от большинства социальных квартир, это жилье находится в центре города. Однако молодежи не рекомендуется обращаться сюда за постоянным жильем, хотя это может показаться заманчивым.
У многих возникает вопрос: зачем искать что-то лучшее, чем здесь? Зачем даже пытаться представить себе самостоятельную жизнь, пусть и с поддержкой один или два раза в неделю, но с необходимостью отвечать за собственное состояние и лечение? Представить такую жизнь практически невозможно. Нам твердят следующее: такой день наступит, а пока мы можем тренироваться в приготовлении супа вместе. Нам твердят: когда мы варим суп все вместе, мы помогаем друг другу. Нам твердят: хвалите себя, поддерживайте себя и любите себя, например, если вы сегодня почистили морковку, испытайте за это гордость. Спустя семь лет мы сварим чечевичный суп и съедим его вместе, но уже как отдельные, независимые личности. Что дальше.
Кто-то подарил мне цветы. Мне принесли цветы и, подрезав стебли на длину большого пальца, поставили их в вазу с водой до краев. В моей комнате нет ничего живого на вид и уж тем более нет подарков, которые принято дарить больным: цветов, шоколадок, журналов. Предметы здесь должны были быть пластиковыми, они должны были быть мертвыми. Они должны были быть блестящими, твердыми и почти неразрушимыми. Но цветы хрупкие и покачиваются, стоит мне открыть окно; они тонкие, и лепестки беспомощно болтаются на головке, словно просясь, чтобы их разорвали.
В моей комнате письменный стол, стул, кресло, кровать, маленький столик у ее изголовья. По лампе на потолке, на столе и прикроватной тумбочке. Стеклянный шкаф с чашками из разных наборов, стаканами, тарелками, комплектом ножей, вилок, ложек. Кроме того, одежда, сумки и другие предметы гардероба разбросаны по шкафу у входа. Десяток книг, два журнала. Я намеренно не держу в этой комнате больше вещей, но не только потому, что мебель шумит одним своим присутствием, — слишком много предметов без конкретной, непосредственной функции могут оторваться от своей материальности, внезапно принимая обличия, с которыми я не имею сил и не умею взаимодействовать. Но дело не только в этом. Все вещи в этой комнате принадлежат мне.
В больнице было иначе — что во взрослом отделении, что в подростковом. Все, что меня окружало, было сломано: банки с овсянкой, рождественские елки в коридоре, подсвечники, комнатные растения, вешалки, стулья с обивкой, стулья без обивки, складные стулья, стаканы, чашки с ручками, кофейники, фотографии в рамке, фотографии без рамки, маркеры для доски, фрукты, елочные украшения, маленькие морковки в пакете, книги, шахматы, столики на колесах, один стул дизайна Арне Якобсена. И мне было совершенно все равно, что они сломаны; что я уничтожила еще один предмет, который уже не вернуть. Больница не принадлежит никому, больничная мебель блестит на сцене, издалека долетает запах реквизита. Но комната в этом центре? Мне приходится упражняться в том, чтобы принять, что эти предметы принадлежат только мне и никому другому.
На доске в общей кухне написано меню на неделю. Каждый понедельник его стирают и персонал обходит комнаты, чтобы узнать, какие блюда мы хотели бы приготовить в отведенный каждому из нас день. Если не получается что-либо придумать, то предлагает наставник. В расписании на неделю есть и другая важная информация, например дни рождения или встречи жильцов. Обычно они записываются под пунктом с нашими именами и блюдами: «Среда: Сара. Лазанья + салат. Вечер игр».
День приготовления еды — это упражнение в обычном дне, в повседневной жизни. Кроме того, это место, где иерархия персонала и жильцов не так очевидна. Границы между тем, кто ухаживает, и тем, за кем ухаживают, ненадолго размываются. Приятно делать что-то своими руками. Сотрудники молодежного отделения редко готовы обсуждать диагнозы, они предпочитают рассказывать о концертах или пробежках. Переход из больницы в жилой центр был безумным, страшным, казалось, я вот-вот превращусь в человека с сумкой и особым отношением к каждому дню: «наконец-то пятница», «дурацкий понедельник», «воскресенье, чтобы отоспаться». Навязчивые чувства обывателя. Потребовалось несколько недель, прежде чем кто-то спросил о моих прежних и нынешних диагнозах, и это почти встревожило.
Но тем не менее сотрудники не обязательно заинтересованы в полном разрушении соотношения сил в психиатрии: деиерархизации всех ролей и распорядка, принятого в учреждении, или уничтожении дихотомии между больными и здоровыми. Скорее они видят часть распределения власти как распределение ответственности. Два полюса — больной и здоровый — рассматриваются как признание боли каждого отдельного человека. В обычную среду Сара решила приготовить блины, картофель в сливках и фрикадельки, это было своеобразным жестом, подарком для шестого этажа, чтобы мы могли немного побаловать себя, но, когда она жарила гору блинчиков, казавшуюся бесконечной, Надя спокойно, но твердо взяла Сару за плечи и отвела ее от дымящейся сковороды.