«Нам сказали, войны не будет»: о чем 23 февраля говорили военные в Ростовской области
ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА, И (ИЛИ) РОССИЙСКИМ ЮРИДИЧЕСКИМ ЛИЦОМ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА.
Не праздничное настроение
На 150 беженцев в пункте временного размещения «Аэлита» в Ростове всего несколько взрослых мужчин. Одному из них, Андрею, на вид около 30. Работницы отеля весь день занимают его хозяйственными делами — вытащить гвозди из столов, перетащить стулья из корпуса в корпус. В это время начинается праздничный концерт. «Мы думаем как всех накормить, а у них концерт», — охает одна из женщин.
В День защитника Отечества городские власти позвали для гостей с Донбасса ансамбль песни и пляски «Казачий круг». Состоявший из женщин ансамбль размахивал перед беженцами шашками под «Широка страна моя родная». Накануне в «Аэлиту» приезжал вместе с губернатором Ростовской области Василием Голубевым секретарь генсовета «Единой России» Андрей Турчак. По случаю приезда высоких гостей беженцам вечером дали торт к чаю.
Андрей концерт не смотрит, продолжает помогать женщинам из отеля по хозяйству. Вместе с 10-летней дочкой он приехал из Горловки. ДНР и ЛНР не выпускают мужчин с 18 до 55 лет, считая их военнообязанными, но жена Андрея работает в «органах», и с работы ее не отпустили, а дочь вывезти было некому. На вопрос, хочет ли он воевать, Андрей отвечает утвердительно: «Моя же земля, не чья-то. Как только жену отпустят к дочери, я поеду назад. Я и в 2014 году воевал и сейчас пойду». Ребенку родители при эвакуации сказали, что взрывы — это салют.
Андрей считает, что с приходом российских войск на территорию ДНР И ЛНР военные действия не остановятся, но «все произойдет быстрее», а после войны он хотел бы найти «нормальную работу»: «Они [власти республики ДНР] мне дали выбор. Либо воевать, либо в органы. Я подумал, я вернусь [воевать]». За 8 лет Андрей уже потерял в этой войне дядю и бабушку: «Есть у меня и те, кто не захотел остаться и переехал в Украину. Ну мы же все люди, что я буду… Надо достойно жить, уважать друг друга».
Концерт смотрит еще один пожилой мужчина. В Донецке он работал шахтером и говорит, что ему грустно, оттого что пришлось уехать, а связь с родными плохая. На комментарий корреспондента Forbes о почетности шахтерской профессии, он отвечает, едва не плача: «Больно смотреть на эти затопленные шахты сейчас». Военный конфликт на Донбассе разрушил инфраструктуру угольной добычи. В лагере есть еще одна женщина–шахтер: 72-летняя Ирина до пенсии работала старшим инженером на шахте Петровска. Ее мужчины остались в Донецке, в Ростов она эвакуирована с дочерью и внучкой. «Вчера вроде там [в Донецке] было потише, а когда объявили о присоединении…ой, о признании, стреляли сильно. Мы почему уехали — у нас пол в квартире дрожал, такая стрельба была страшная. Мы на линии соприкосновения живем, в пяти километрах. Мне в квартиру еще в 2014 году прилетел снаряд, всю комнату разрушил. Только мы сейчас все восстановили, и на тебе — снова, — рассказывает Ирина. — Я когда зашла в свою квартиру после того, как туда упал снаряд, меня можно было выводить в обмороке». После этого семья женщины уехала жить на четыре года в Крым. Но там было тяжело: цены на аренду высокие, денег не хватало.
Сейчас в Донецке зять Ирины работает на стройке, сын продает автомобили. До военного конфликта сын работал замначальника банка, дочь — начальником отделения в крупной фирме. «У них были хорошие должности, а теперь такой работы, конечно, нет. Дочь сейчас работала в пенсионном, платили 12 000 рублей. А она специалист высокого профиля, она работала в госкомиссии по фондовому рынку», — вспоминает она. Настроение у Ирины не праздничное — она уходит к себе в номер и концерт не смотрит.
На хуторе
Недалеко от Ростова стоит небольшой хутор из 10–15 деревенских домов. Два деревенских магазина, магазин с названием «Военторг», «скелеты» заброшенных ферм и генеральская баня на озере — вот и вся инфраструктура села. Напротив него, в поле, стоят две небольшие временные военные части. Местные уже несколько лет живут за счет военных, которые приходят к ним покупать еду и одежду.
Трое военнослужащих по контракту идут в магазин за продуктами к празднику — в пакетах у них Coca-Cola. На вопрос, будет ли война, двое совсем юных солдат отвечать стесняются, а третий уверенно говорит корреспонденту Forbes, что никакой войны не будет: «Точно. Нам сказали, что не будет. Настроение — домой хочется. Неделю на этой базе торчим».
На лавочке у «Военторга» сидят еще три таких же контрактника. «Война? Уже закончилось все. Закончилось уже все», – повторяет несколько раз один из них. Солдаты говорят, что в этой части им осталось провести несколько дней: «Какое у нас может быть настроение? Грязь, поля, сапоги вон покупаем все по 1800 рублей на свои… Да кто тут будет нам что покупать». Мыло и зубную пасту солдаты тоже покупают сами. «Нас туда [в ДНР и ЛНР] не отправляли. А чего нас туда отправлять, если уже все закончилось», – говорят военные. «Да мы сами не верим, что мы оказались в этом (в этой ситуации – Forbes)… по уши…в этой грязи», — говорит один из них. Но на войну они бы все равно пошли: «Мы на то и военные — нас куда отправят, туда и идем». Перед тем как вернуться в часть, молодые люди еще раз успокаивают корреспондента Forbes: «Да не будет войны, никто там не стреляет. Нам сказали, что не будет. Мы сами не знаем, зачем мы сюда приехали вообще».
Продавщица в магазине говорит, что военных за последнюю неделю все-таки стало меньше. С замечанием, что настроение у них бодрое, она не согласна: «Не у всех». Напротив магазина, по колено в грязи и с лопатой наперевес идет мальчик, на вид ему около семи лет. К «Военторгу» выходит покурить хозяин магазина Юрий. На прилавке у него стоят те самые резиновые сапоги.
«Кому она [война] нужна? Никому не нужна. Это не по-человечески с нашей стороны. Мы уже отвоевали свое», — замечает Юрий. Он живет на этом хуторе 30 лет, в Горловке, в ДНР, у него остались родственники, попасть он к ним не может. Ему 63 года, он родился в Азербайджане, служил на Камчатке, жил и работал в Самарканде: «Я всех обожаю и всех люблю. Для меня национальность не имеет значения. Вы вот мальчика с лопатой расспрашивали. Так он ходит в поле копать металл. Они сюда четыре месяца назад с матерью переехали. Ему книжки надо читать, а он металл копает — им есть нечего».
«Чем воевать, лучше бы дороги сделали», — Юрий кивает на полностью отсутствующую сельскую дорогу в грязи. Он рассказывает, что 30 лет назад хутор был богатым совхозом: «А сейчас тут люди не живут, выживают. Металл вон ходят копать, дети 10–12 лет тележку берут и в поле копают. Дожили. Металл копают. Не живут, а существуют». Больше всего Юрий мечтает о возврате Советского Союза: «Умирать бы и знать, что твои дети и внуки опять живут в Союзе. Ни богатства не хочу, ничего». Подходит мама мальчика, испуганно спрашивает корреспондента: «Нас соседи напугали, что вы украинские журналисты». Юрий этим замечанием недоволен: «С каких времен Украина вам врагами стала?».