«Тонкий дом»: мрачный и сюрреалистичный роман-головоломка о взрослении и выживании

Первый роман 28-летнего писателя Ярослава Жаворонкова «Неудобные люди» вышел в 2024-м и попал в шорт-листы номинаций «Лучший роман года» и «Дебют года» премии портала LiveLib «Выбор читателей». Осенью этого года в издательстве NoAge выходит вторая книга Жаворонкова — «Тонкий дом». Читая его новый роман, по словам автора, можно и увлечься динамичным сюжетом, и поразгадывать тайны героев, и посмотреть на события, которые с читателем, скорее всего («и слава богу»), никогда не происходили. Литературный критик Галина Юзефович назвала книгу романом-головоломкой о «русской хтони, о свете, способном ее развеять, о справедливости и о том, что любое горе если не поправимо, то, во всяком случае, не бессмысленно». 

«Для этой истории намеренно выбрана немного мрачная и сюрреалистичная атмосфера. Представьте, что Уильям Фолкнер написал бы «Город грехов» (цикл графических новелл американского писателя и художника Фрэнка Миллера. — Forbes Young) — примерно такой же вышел бы стиль», — поясняет Жаворонков. «Герои романа — это абсолютно обычные люди, которые стремятся сделать почти невозможное и с которыми время от времени происходит невероятное, — рассказывает писатель. — Они не сдаются, пытаются достичь большего, жертвуют самым дорогим и получают то, чего не ожидали. Не все из них приятные, но все разные, и со всеми интересно. И все они в том или ином понимании ищут дом».

Писательством, как признается сам Жаворонков, он занимается меньше, чем ему хотелось бы («письмо занимает в среднем от шести до десяти часов в неделю»). Как филолог, литературный и выпускающий редактор сейчас он запускает направление нон-фикшен-литературы в издательстве «Грамоты.ру».

Forbes Young поговорил с Ярославом Жаворонковым и попросил его рассказать о том, есть ли разница в написании первого и последующих романов, как выстроен его творческий процесс, сложно ли было найти свой собственный авторский голос и что для него значит успех.

— Как появился сюжет «Тонкого дома»? Чем вы вдохновлялись, когда писали роман? От чего хотели уйти?

— Смешно, но сначала была идея написать о герое, занятом в проституции. Мне всегда было интересно работать с необычной фактурой, нестандартными темами, и эта профессия — тоже не самая ординарная для литературы. Уже позже на идею наслоилась связная история с большим количеством персонажей. Рассказать о работе над сюжетом подробнее — сильно проспойлерить. Ничем не вдохновлялся, но много читал про мифологию и религию. Отсылки к ним создают своего рода лейтмотив текста, еще один уровень для интерпретации, и любопытно контрастируют с происходящим в романе.

— Если бы вы не были автором этого романа, какую бы написали рецензию на него?

— Я не критик, но, если бы им был, написал бы, что автор попытался сказать новое слово в современной нежанровой литературе. Насколько оно получилось твердым и громким, увидим по реакции читателей.

— Есть мнение, что первый роман пишется долго и сложно, поэтому больше выверен и выстрадан, а со вторым проще и бодрее, как было у вас?

— Когда больше опыта, всегда проще. И в плане организации рабочего процесса, и в плане создания самого текста. Не скажу, что какой-то из романов выстрадан, у меня, в принципе, работа обычно идет, как вы сказали, бодро. Но думаю, что «Тонкий дом» вышел более — опять же, как вы сказали, — выверенным, чем первый. Это касается и динамики, и плотности текста, и языка.

— Также второй роман часто получается проходным в глазах критиков и читателей, неким переходом от дебюта к крепкой прозе. Как вы видите сейчас два своих текста, какие они?

— Я еще не видел готовый третий роман, эту так называемую крепкую прозу, так что и оценить степень переходности второго романа не могу. Сможем это обсудить через пару лет. Но я работал над «Тонким домом» как над самостоятельным и очень важным для меня произведением и сделал с ним все, что мог. Ничего проходного для меня в нем нет, надеюсь, что критики и читатели решат так же.

— Каким будет третий роман?

— Пока не пишу само текстовое полотно, выстраиваю сюжет, продумываю сцены. В отличие от «Тонкого дома» третий роман будет сплошь построен на диалогах, в нем будет больше света и позитива, хотя это и традиционная для меня драма. Кстати, в «Тонком доме», в конце книги, приоткрывается одна маленькая, но важная деталь третьего романа.

Если все получится, то это будет камерная драма, семейная сага, основное действие которой охватит два дня. Не получится — будет что-нибудь другое. Или не будет: никогда не пишу просто, чтобы написать, нужна идея, история.

— Как найти свой авторский голос?

— Никогда не думал, что с нахождением авторского голоса могут быть проблемы. Кажется, что надо просто писать, стараясь никому не подражать, и стиль сложится сам. Конечно, пробовать разные приемы, использовать разные техники, изучать устройство чужих произведений. Но все равно в итоге с вами останутся те приемы, направления, темы, с которыми вам интересно работать. И если вы хорошо пишете, то будете с ними работать так, как не делает этого никто.

— Есть ли у вас какие-то ритуалы, когда пишете? Например, какая-то определенная музыка должна играть или какой-то напиток должен быть под рукой? Как вообще устроен ваш писательский процесс?

— Обычно под рукой кружка кофе. Я рано встаю, чтобы писать перед работой, поэтому пью много кофе, чтобы не заснуть. В целом все достаточно рутинно, зато системно: я пишу в будни, по утрам, пока мозг еще не устал, подвижен и способен выдавать креативные решения. И еще в это время никто не отвлекает, не пишет, за стенкой не идет ремонт, даже новостей почти нет. По мне и вокруг меня скачут Серсея и Цири — любимые ориентальные кошки, это тоже обязательная составляющая моего писательского процесса.

— Что для вас успех?

— В первую очередь, достаток. Во вторую — если проекты, в которые вложил много сил, получились крутыми. Когда второе помогает первому — вообще идеально.

— Какие планы на жизнь?

— Написать третий роман, потом писать еще. Большие рабочие планы, много интересных проектов минимум на ближайшие года два, много классных книг выпустим. А вообще замечательно себя вижу в будущем успешным автором, зарабатывающим только написанием книг, в пледе у камина, с ноутбуком и бокалом вина. Спину бы только сначала вылечить.

Forbes Young публикует отрывок из книги «Тонкий дом» Ярослава Жаворонкова.

Лебедянский выпал из медитационной дремы из-за того, что его начали дергать за рукав. Пытаясь понять, что происходит, он смотрел, как козлобородый грубо берет его руки, кладет ладонями вверх, левую на правую, и отходит. Слева раздалось недовольное цоканье. На Лебедянского злобно посмотрела женщина с редкой проволочной бородкой и в резиновых сапогах.

Все правильно, решительно кивнул он сам себе. Все правильно, обучение — тяжелый процесс, преподавателям, наставникам всегда непросто, это он сам, Лебедянский, виноват, что не знал, что пришел просто так, не спросив, еще и уснул, он исправится, исправится, исправится. Взглянул на козлобородого пристыженно, но с восхищением. Тот, разрезая пространство рукавами, уже зажег благовонческую палочку и сказал, что теперь они все вместе проведут иссю — будут медитировать, пока палочка не сгорит. А потом можно будет купить и подписать его книги, которые вот лежат, на столике. С некоторыми из них в пакете с заломами Лебедянский вышел из книжного. 

Даня время от времени пытался разговорить Лебедянского. Сначала — разговорить, потом — просто включить хоть в минимальную беседу о чем-то бытовом, какделашном. Все — от погоды до самочувствия — пролетало мимо. Только история могла зацепить Лебедянского — и Япония.

Самого Даню Япония не тронула. Ну, есть и есть, рассказывает Сергей Геннадьевич про нее и рассказывает, пусть. А вот как рассказывает, сам факт того, что он рассказывает, — вот это Даню впечатлило.

Действительно, Лебедянский знал невозможно много, знал все — о чем ни спроси. О разных странах, эпохах, событиях и культурах. Эту передачу с ним на «ХопХэй.фм» можно было вести бесконечно. Все остальные программы бы закрылись, все люди бы вымерли, а эпохи — закончились, но «Ненавязчивая история по вторникам» звучала бы одна в пустоте. Была бы она еще хоть кому-то нужна, кроме двух ее ведущих и той женщины, что постоянно дозванивалась до них и отвечала на вопросы безукоризненно правильно, чем раз за разом возрождала в Лебедянском почти уже убитую связь с человечеством, со всем живым. Ее звали Майя. Она жила в 1800 км от Кислогорска.

Дане было 17, Даня хотел так же.

То есть ему было 17, он приближался к середине 11-го класса, от него и его одноклассников требовали, чтобы они все выбрали и все знали: какие ЕГЭ сдавать, на кого идти учиться, куда подавать документы, кем становиться, когда вырастут. Даня решил, что хочет быть как Лебедянский. Так же много знать обо всем, что привело мировую историю к этой трагической точке. Разве что быть не таким разбитым.

Он спрашивал у него обо всем, задавал вопросы на разные исторические темы и во время эфиров, и до, и после. И Лебедянский раскрывал свои академические недра, блаженствовал в рассказе и с детской радостью делился знаниями, которые наконец хоть кому-то, кроме него и его бывших престарелых коллег, стали интересны. Говорил, что во Второй мировой во время битвы за остров Рамри отряд японских солдат сожрали гребнистые крокодилы. Делился знаниями и о текущем веке: например, как один из пожарных, приехавших тушить одну из башен-близнецов 11 сентября, погиб из-за того, что на него упал человек из этой башни. Тогда многие прыгали, предпочтя смерть от приземления на асфальт смерти от огня. Рассказывал и о современных гипотезах, о том, что Петр Первый был низким, а высоким считали — потому что кто вам правду скажет про царя? Лебедянский обо всем этом говорил долго, и Дане слушать его рассказы о крокодилах и падающих людях было безумно интересно. Пересматривать свою память и слушать Лебедянского, сравнивать жизнь и историю Дане было интересно вдвойне.

Даня духовно проникал в своего, как он сам решил, наставника. А любовь к истории проникала в него. То есть, получается, этот Лебедянский, эти его японцы и неясного роста цари стали катализатором, заставили Даню открыть ну, может, не ящик, но шкатулочку Пандоры.

Проникнув в него, история разрослась, как паразит, заменила собой внутренние органы носителя и подпитывала в нем интерес к раскрытию тайн. Тайны своей семьи в том числе.

— Помнишь, ты рассказывала про отца?

— М-м. Как-то не припоминаю, чтобы о нем рассказывала, — Марина все понимала.

— Ну, не рассказывала — говорила. Просто что-то говорила. Он же тоже из Хунково?

— Я понятия не имею, где он, Дань, — Марина смотрела устало под конец своих рабочих «два через два» в парикмахерской. — Ты и без меня знаешь.

— Да, но откуда он? Из Хунково? — Даня отложил вилку и будто забыл о своих сырных макаронах.

— Тебе зачем? И не говори, что задали проект с семейным древом.

— Я просто хочу знать. Это же нормально — знать о своем отце.

Марина помолчала, повторяя про себя давно придуманную на такой случай историю. И продолжила:

— Да, из Хунково. Но я не знаю, где он сейчас. Не видела его много лет.

Конечно, Марина все понимала. Знала, что Даня будет спрашивать, еще много лет назад знала. И тогда же решила, что никто никогда не узнает правды. Тем более сам Даня. Она много для этого сделала, перекроила, перепахала и пустила воду в новое русло. Конечно, кто-то что-то знал и мог рассказать, но это было неважно, потому что все детали знала только Марина. И придумала, что отец Дани приехал когда-то из Хунково. И потом легенда начала обрастать кусками плохо прикрепленного мяса.

Вы росли вместе? 

Да-да.

Он с тобой уехал? 

Нет, остался.

Вы любили друг друга?

Все было сложно, Даня, что ты хочешь, зачем тебе это?

Мне просто интересно, а почему он ушел? 

Потому что мы с тобой ему были не нужны. 

А кто кого бросил?

Я его.

Раньше ты говорила по-другому. 

Не хотела тебя расстраивать.

А почему?

Он плохо с нами обращался.

И со мной?

Да.

Я совсем его не помню.

И не надо.

Он бил тебя?

Даня, я не хочу об этом, иди посмотри мультики. 

Мне 13, я не хочу мультики. Мне 15, я не хочу гулять. Мне 17, я уже взрослый, я хочу знать все о своих родителях!

Даниил, не зли меня, мне неприятно, что ты расспрашиваешь об этом мерзотном человеке!

Я. Просто. Хочу. Знать. Тебе что, так трудно сказать?!

Марина жалела, что в попытке скрыть правду она не «убила» отца Дани. Убила бы сразу — и проблем было бы меньше. А сейчас поздно — откуда бы она могла узнать о его якобы смерти?

Конечно, она защищала Даню.

Конечно, она защищала себя.

Конечно, она знала, что стоит сделать все, чтобы не потревожить сон древнего одноглазого Лиха. Поскольку знала, что будет, если потревожить, — разрушится мир.

И пока Лихо медленно приподнимало единственное веко и выдыхало смрадные остатки последнего сна, Марина еще надеялась, что все образуется, что сын ничего не натворит, — хотя уже и земля дрожала, и от воды кругом несло ядом.