Дать слово преступникам: как репрессии в Индонезии влияют на общество спустя полвека
Осмысление, оценка и преодоление травматичного прошлого остается чрезвычайно острым вопросом для многих стран, в которых ни у властей, ни у жителей десятилетиями не получалось сформировать однозначное отношение к спорным темам. К таким темам можно отнести сталинские репрессии в СССР, уничтожение коренного населения в Америке, отношение обычных немцев к преступлениям нацистов, пакт о забвении в Испании. Попытки осудить преступления режимов часто противоречили интересам политиков и желанию граждан жить дальше, перелистнув неприятные страницы истории.
Так, в 1960-х в Индонезии прошли массовые репрессии против коммунистов и обычных жителей, подозревавшихся в связях с ними. Военные, полицейские и милитаристские группировки безнаказанно похищали, пытали и казнили несколько сотен тысяч человек — точное количество до сих пор не установлено. При этом государственная пропаганда демонизировала коммунистов, а борцов с ними, наоборот, представляла героями.
Об индонезийской национальной трагедии режиссер-документалист Джошуа Оппенгеймер в 2012 году снял «Акт убийства», который остается актуальным и спустя 10 лет после выхода: он показывает, что замалчивание и забвение не залечивают, а лишь усугубляют травмы прошлого. Благодаря необычной структуре фильм произвел сенсацию и получил номинацию на «Оскар»: режиссер предоставил слово убийцам, которые не понесли наказания и считались респектабельными членами общества.
Общаясь с ними, Оппенгеймер попытался понять, как мыслят участники репрессий, лично ответственные за пытки и убийства. Его наблюдения оказались пугающими: собеседники не выказывали ни угрызений совести, ни сочувствия к жертвам, а о геноциде рассуждали как о работе, которой занимались с удовольствием.
«Победители определяют, что считать военными преступлениями, — говорит один из гангстеров, которые по поручению правительства истребляли коммунистов. — Я победитель, так что могу использовать собственное определение».
Главным героем фильма стал Анвар Конго, гангстер и лидер одного из эскадронов смерти, занимавшихся уничтожением коммунистов в Индонезии. Оппенгеймер погрузился в повседневную жизнь пожилого мужчины, который ни внешне, ни поведением не отличался от самых обычных пенсионеров. Другими персонажами выступили сообщники и подручные Конго, которые рассказывали об убийствах с удовольствием и энтузиазмом.
Характерно и отношение индонезийского общества к массовым убийствам полувековой давности и тем, кто их совершал. Власти до сих пор официально не признавали факт террора, не говоря уже об извинениях и компенсациях. Для значительной части населения Анвар Конго и его сообщники оставались не массовыми убийцами, а национальными героями, которые защитили страну от внутренней угрозы. Молодые люди подходят к ним, чтобы сфотографироваться, а те с удовольствием вспоминают «подвиги» прошлых лет.
Чтобы понять, что собой представляет общество, в котором пропаганда подает произвол как благо, замалчивая о зверствах и жестокости, а население до сих пор не примирилось с преступлениями прошлого, есть смысл подробнее разобраться в том, что происходило в Индонезии в 1960-х годах.
Как военные установили диктатуру и демонизировали коммунистов
Вечером 30 сентября 1965 года подразделения президентской охраны похитили и расстреляли шесть влиятельных генералов индонезийской армии. По официальной версии, военные попытались осуществить переворот и свергнуть действующего президента Сукарно, но потерпели неудачу. Мятеж подавили за несколько дней, а зачинщиками объявили лидеров коммунистической партии.
До сих пор неизвестно, кто на самом деле стоял за событиями той осени: по другой версии, заговор подстроил один из немногих оставшихся в живых влиятельных военных Хаджи Мухаммед Сухарто, чтобы после восстановления порядка расширить влияние и устранить конкурентов. В пользу этого варианта говорит тот факт, что в конце года Сухарто повысили до командующего армией, а спустя еще несколько месяцев назначили министром обороны. Наконец, в марте 1966-го генерал сместил Сукарно с должности и поместил главу государства под домашний арест. Сам Сухарто занял должность президента и управлял страной еще 31 год.
Его приход к власти сопровождался масштабными чистками. Формальным поводом для них послужил тот же заговор, который катализировал установление военной диктатуры. Сухарто обвинил молодых девушек, задержанных на месте убийства генералов, в том, что те соблазнили жертв эротическими танцами, а затем кастрировали и застрелили их. Отчеты о вскрытии подтвердили официальную версию — как и признательные показания связанных с левым политическим движением индонезиек, которые в тюрьме подверглись унижениям и пыткам.
За признанием коммунистов главными виновниками провалившегося переворота последовала волна похищений и убийств — та самая, в которой активно участвовал главный герой фильма Оппенгеймера Анвар Конго. Выступившие на стороне Сухарто гангстеры и участники праворадикального милитаристского движения Молодежь Панчасила вламывались к людям по ночам, заставляли их признаваться в предательстве и убивали. Тела выбрасывали вдоль дорог или хоронили в безымянных могилах.
Кому-то везло больше — некоторых индонезийцев, подозревавшихся в связях с коммунистами, сажали в тюрьму или просто увольняли, а их дома и имущество изымали в пользу националистов. Однако даже те, кому удавалось выжить, считались в обществе не жертвами государственного произвола, а бесчеловечными монстрами, и становились изгоями. Военные позиционировали их как безбожников и садистов, их не принимали в университеты и не брали на работу, причем большинство соотечественников одобряли действия властей.
Как пропаганда превратилась в официальную версию истории
Символом предвзятого отношения и откровенной пропаганды стал выпущенный в 1984-м фильм «Предательство Д30С/КПИ», в котором коммунисты представлены жестокими и расчетливыми убийцами. В одной сцене добровольно сдавшегося генерала казнят за то, что он слишком долго молился перед тем, как сесть в машину. В другом эпизоде коммунисты прыгают через связанного военного и танцуют вокруг костра. Чтобы найти отклик у мусульманской аудитории, режиссер Арифин Нур добавил сцену нападения левых на исламскую школу.
Пытки, внесудебные расправы, надругательство над телами: в «Предательстве» коммунисты делают то, чем в действительности занимались их противники. Фильм в обязательном порядке показывали в школах. Он должен был сформировать у детей убеждение, что коммунисты представляли собой безусловное зло. Для индонезийцев именно такая версия истории стала официальной, как бы она ни противоречила фактам и многочисленным свидетельствам.
«Моя бабушка участвовала в женском коммунистическом движении, — рассказала профессору гендерных исследований Саскии Виеринге одна из организаторов ее выступления в индонезийском университете Эрланга. — Когда она вышла из тюрьмы в 1979-м, после 13 лет заключения, мы встретили ее с ужасом. В школе меня учили, что она — шлюха. Мы поселили ее в маленькой комнатке на заднем дворе. Несколько лет назад она умерла. Только сейчас я понимаю, что ее организация вела ту же борьбу, которую я веду сейчас. Теперь я горжусь ей, хотя раньше стыдилась».
Одной из главных трагедий в истории Индонезии считается не только сам геноцид, в результате которого погибло от 500 000 до 1,2 млн человек, но и искажение реальных событий, которое поощрялось на государственном уровне.
Даже после того как в 2012-м Индонезийская национальная комиссия по правам человека объявила массовые убийства в 1960-х преступлениями против человечности, прокуратура отклонила прошение о расследовании, а в провластном дискурсе сохранилось предвзятое отношение к жертвам. Попытки пересмотреть прошлое и обличить преступления наталкиваются на непреодолимое сопротивление властей. Многие участники геноцида по-прежнему занимают руководящие должности в гражданских и военных структурах.
В 2016-м появились сообщения о том, что президент Джоко Видодо организовал встречи высокопоставленных чиновников с выжившими жертвами, однако три года спустя глава государства объявил, что не будет извиняться от имени властей за причиненные страдания. «Никто не будет просить прощения у коммунистической партии, — заверил Видодо. — Важно смотреть в будущее. Я сконцентрирован на том, чтобы подобных инцидентов больше не происходило».
«Официальная версия истории не только гласит, что жертвы заслуживали, чтобы их убили, но и стигматизирует миллионы выживших, легитимизирует жестокость по отношению к огромному пласту общества, — рассуждает Оппенгеймер. — Это запугивание и подстрекательство, которое выдают за историческую правду».
Сформировавшийся вокруг геноцида дискурс объясняет, почему его участники открыто — и даже с гордостью — рассказывали о массовых убийствах. «Нет никакой необходимости в примирении, — уверен один из гангстеров, который, по собственным словам, убил в 1960-х больше людей, чем может сосчитать. — Единственный путь для них [для семей пострадавших] — в том, чтобы оставить свои злые чувства. Они просто хотят отомстить, потому что их родные погибли в результате наших рейдов».
Гонения коммунистов и оппозиционеров по-прежнему продолжаются, пусть и не в такой радикальной форме. Например, шесть лет назад группу из 25 человек, которые собрались обсудить заключения независимого международного трибунала об участии США, Великобритании и Австралии в геноциде, разогнали полицейские и военные. Один из активистов, Реза Мухарам, рассказал, что с 2014 по 2016 год силовые структуры прервали таким образом больше 60 встреч.
«За новым фасадом государственная машина функционирует по-прежнему», — признался индонезийский соавтор «Акта убийства» на условиях анонимности.
Как Оппенгеймер показывает темную сторону человеческой натуры
Главный аргумент критиков «Акта убийства» заключался в том, что Оппенгеймер почти не проводит исторический экскурс в общепринятом смысле, не объясняет, какие события привели к геноциду, и не восстанавливает хронологию террора. Однако сам режиссер и не преследовал самой цели — намного интереснее для него было исследовать общество, «в котором убийцы победили».
Один из самых страшных выводов Оппенгеймера состоит в том, что участники массовых убийств, если не призвать их к ответственности, могут прожить всю жизнь, не испытывая угрызений совести. Большинство рассуждают о тех событиях как о чем-то обыденном.
«Мы засовывали им дубинки в анус, пока они не умирали, — рассказывает за кадром приятель Конго Ади Зулкадри, пока на экране зрителям показывают, как он — непримечательный мужчина в очках — прогуливается с семьей по торговому центру. — Мы ломали им шеи и вешали их. Мы душили их проволокой и отрезали им головы. Мы давили их машинами. Мы убивали людей, и никто не наказал нас за это. Люди, которых мы убили… С этим уже ничего не поделаешь. Они должны принять это. Возможно, я просто пытаюсь выгородить себя, но для меня это работает. Я никогда не чувствовал себя виноватым, не страдал от депрессии, мне не снились кошмары».
Еще более гнетущий эффект вызывает отношение общества к бандитам, которые откровенно рассуждают, что и сейчас с удовольствием повторили бы все, что делали с коммунистами в 1960-х. Лидеров движения и гангстеров, включая Конго, даже приглашают на телевидение, чтобы обсудить организованные Оппенгеймером съемки. Ведущая программы «Особый диалог» с улыбкой выслушивает рассказы пожилых мужчин о массовых убийствах, призывает поаплодировать сидящим в зале участникам Панчасила и хвалит их за «эффективные» методы уничтожения коммунистов.
Первый важный вывод, к которому приходит Оппенгеймер, анализируя непроработанную травму в обществе «победивших убийц», заключается в том, что насилие очень легко оправдать и банализировать. Наблюдая за происходящим со стороны, трудно не испытать ужас от того, насколько нормальными и даже правильными многим индонезийцам кажутся действия бандитов.
Подобный дискурс неизбежно ведет к принижению трагедий людей, пострадавших от режима, и их родственников. Страна делится на тех, кто относится к массовым убийствам как к героическому подвигу, и тех, кто безуспешно пытается восстановить справедливость, но натыкается на стену непонимания среди как обывателей, так и влиятельных граждан.
Так автор «Акта убийства» подходит ко второму основному выводу: о преступлениях прошлого важно говорить, иначе травма никогда не заживет. Негласное табу на публичное осуждение геноцида ведет к искажению моральных ориентиров: убийства и страдания превращаются в повод для шуток, к преступникам относятся как к спасителям и защитникам, а жертв затыкают или игнорируют.
Означает ли это, что люди не в состоянии осознать ужас совершенных преступлений без общественного порицания и ограничений со стороны государства? Оппенгеймер приходит к выводу, что достучаться можно даже до массового убийцы, но сделать это можно, лишь заставив его почувствовать страдания и ужас его жертв. Так Оппенгеймер затрагивает еще одну важную тему: травму преступника, который за несколько десятилетий заставил самого себя поверить, что замученные люди получили по заслугам.
«Я видел боль Анвара, — признался документалист. — В самый первый день он пригласил меня на крышу, где убивал, и станцевал на месте гибели тысяч людей. Однако там же он рассказал, что пил и принимал наркотики, чтобы забыть свою боль, свою травму. Когда я пробился к Анвару, то понял, что все его хвастовство — не признак гордости, а доказательство того, что эти мужчины осознают неправильность своих действий, но пытаются убедить себя в обратном. Человек отличается от других живых видов. Он способен наслаждаться убийством. Однако я уверен, что подобные поступки все равно причиняют травму».
Парадоксальным образом Конго не осознает, что творил ужасные вещи, до тех пор, пока не видит, как они становятся сюжетом фильма. По мере съемок фильма он выглядит все более потерянным, лишается душевного равновесия и начинает сомневаться в правильности своих поступков.
Когда гангстеры с родственниками воссоздают сцену массового убийства жен и детей коммунистов с последующим сожжением деревни, Анвар признается, что происходящее кажется ему неправильным, хотя до этого он вспоминал об убийствах с удовольствием. Чуть позже Конго отказывается изображать жертву, которую душат с помощью проволоки, и чуть не теряет сознание от отвращения.
«Те, кого я пытал, чувствовали то же самое, что я чувствовал, когда изображал жертву? — спрашивает самого себя Анвар, как будто раньше никогда не задумывался о чужих эмоциях. — Теперь я понимаю, что они чувствовали. Потому что в этой сцене уничтожили мое достоинство, а потом страх захлестнул меня и овладел моим телом».
Когда Оппенгеймер объясняет Конго, что те, кого пытали на самом деле, чувствовали себя намного хуже, лицо пожилого мужчины выражает растерянность и осознание.
Раньше он как будто не мог решить, какой версии истории ему придерживаться: правдивой, в которой он с сообщниками жестоко и безосновательно убил тысячи соотечественников; вымышленной, в которой коммунисты выступают абсолютным злом; или компромиссной, в которой преступники примиряются с жертвами. Несмотря на подавленную травму убийцы, о которой говорит Оппенгеймер, тот так и не раскаялся в содеянном — как и еще более 40 человек, у которых режиссер взял интервью для фильма.
«Я знаю, что это было неправильно, но я должен был это сделать», — оправдывает себя Конго.
«Акт убийства» разочаровал тех, кто ждал готовых ответов. Однако главный смысл фильма Оппенгеймера состоит в том, что правильно сформулированные и озвученные вопросы сами по себе имеют огромное значение. Почему люди относятся к мучениям других как к чему-то нормальному и естественному? Могут ли ужиться в одной стране убийцы и дети убитых? Как найти силы говорить о преступлениях прошлого, если государство сделало ложь официальной историей? Как не разочароваться в человечестве, глядя как на улицах и в телевизионных студиях люди восторженно приветствуют довольных жизнью и уверенных в своей правоте массовых убийц?
Оппенгеймер не подсказывает индонезийцам, как справиться с травмами прошлого, но наглядно демонстрирует, почему без попыток осмысления и преодоления общество не может нормально существовать. Пока произвол, убийства и репрессии замалчиваются, одна часть населения по-прежнему страдает, а другая — одобряет эти страдания и формирует вокруг искаженной исторической действительности национальную идентичность.