В одной лодке: как высшая лига российского бизнеса демонстрирует волю к выживанию

Утрата субъектности 

Либерал скажет, что общим трендом стало лишение бизнеса его субъектности, которое отразилось в четкой демаркации дозволенного — и в общественной деятельности, и в «слияниях и поглощениях». У этой позиции есть свои основания. «Дело ЮКОСа», сломавшее прежние представления об отношениях с властью, стало сигналом: дело бизнеса — зарабатывать деньги, делиться ими с государством или с другими полезными структурами, но не претендовать на роль в политике. Однако попутно этот же процесс решил и другую задачу: опрокинул иерархию ресурсов, показал, что тот, у кого кольт в кармане, будет успешнее того, у кого в кармане деньги. С этого момента понятие «олигарх» стало утрачивать смысл.  

В позиции либерала сквозит мотив сожаления, ностальгии по многоголосию 1990-х: многие предприниматели являлись тогда яркими общественными фигурами, со своими чудачествами, но и со своей социальной философией, предлагали альтернативные сценарии развития страны. Сейчас бизнес не имеет своего представительства в парламенте, смущается при слове «лоббизм», как будто речь идет о чем-то немного постыдном, хотя и дозволенном. Парламентская партия «Новые люди», которая, по идее, могла бы в самом умеренном варианте формулировать позицию предпринимательского класса, после начала «спецоперации»* почти утратила свою идентичность и фактически слилась в общий монолит депутатского корпуса.  

Остались небольшие исключения для публичной риторики. Они распределяются по трем вариантам.  

• Можно занимать лоялистскую позицию. Таких случаев немного: вспоминаются знаменитые интервью Геннадия Тимченко в посткрымский период или редкие высказывания бизнесменов в поддержку действий России на Украине — их дефицит породил даже волну критики в среде активных патриотов-общественников.
• Чувствовать, что есть пространство для публичной дискуссии, которое не создает экзистенциального риска. Так, Олег Дерипаска может позволить себе критиковать политику ЦБ, Владимир Лисин — качество госрегулирования, Владимир Потанин — идею экспроприации зарубежной собственности.  
• В силу различных личных обстоятельств иметь эксклюзивные возможности для самовыражения. Яркий пример такой позиции — Герман Греф, который до 2022 года по смелости высказываний мог не уступать оппозиционному лидеру.  
  

Но вот что невозможно в России, так это позиция условного Илона Маска, который публично критикует действующего президента и при этом ведет свой бизнес, а не уходит в изгнание, продав все активы.  

«Страшные и ужасные»  

С точки зрения государственника, тот же самый процесс описывается в других тонах: ликвидация олигархических групп, оттеснение компрадорского капитала от влияния на политические решения в частных интересах, создание системы, при которой закон доминирует над лоббистскими возможностями. Для этой части общества прошлое представляется торжеством семибанкирщины, когда страну «пилили» в перерывах между «голыми вечеринками» 1990-х, пока светлый рыцарь всех не приструнил, а кого-то и жестко наказал. У такой картины мира тоже есть свои исторические основания.  

Но интересно сохранившееся в патриотическом лагере чувство досады: периодические сомнения, что процесс не доведен до конца и «семейные» либералы сохранили свое влияние, окопались в некоторых стратегических центрах («да хоть тот же ЦБ»), контролируют некоторые системообразующие компании («да хоть тот же «Сбер») и продолжают дурно влиять на российскую экономику. В качестве примера живучести прежних элит приводят сохранившиеся старые бизнес-группы, неожиданный ренессанс некоторых фигур, скажем, особую роль Романа Абрамовича в переговорном процессе с Западом.  

Отсюда постоянная критика российских бизнес-элит, распространенная в этом лагере, высказывания о незавершенности антиолигархической революции. Но какой бы громкой и социально одобряемой ни была критика 1990-х, она не может перекрыть другого факта. Все ключевые бренды нового, несырьевого бизнеса вышли на сцену в тот период. С начала нулевых почти не появилось «единорогов», которые выросли впоследствии в аналоги «Яндекса» (основан в 2000 году), «Озона» (основан в 1998-м), МТС (компания основана в 1993-м). Конечно, есть исключения — «Авито», Тинькофф Банк, однако здесь важно, что процесс, скорее, шел по затухающей траектории, чем по положительной экспоненте. Иными словами, административные интервенции смогли выстроить бизнес-среду, но в чем-то и обесточили ее креативный потенциал, лишив пластичности и мобильности.  

Свой круг 

Старая бизнес-элита сразу оказалась под подозрением в новой политической реальности, которая стала формироваться с приходом Владимира Путина. Помимо методов устрашения, требовалась альтернатива — круг полностью лояльных предпринимателей, которые выступали бы операторами финансовых потоков. Так начал формироваться еще один слой бизнеса, названный в публицистике «друзьями Путина»: доверенные люди, возглавившие госкомпании или получавшие крупные госконтракты, ставшие крупнейшими нефтетрейдерами. Понятно, что эта группа вызывала шквал либеральной критики, не все верили в деловые суперспособности Геннадия Тимченко, братьев Ротенбергов и братьев Ковальчуков, семьи Шамаловых и Владимира Якунина, Алексея Миллера и Игоря Сечина. Но у них же была и своя специфичная миссия — именно они реализовывали проекты уровня Крымского моста, консолидации нефтяных и газовых активов, оперативного финансирования непубличных задач.  

Можно было ожидать, что искусственно созданный бизнес войдет в конфликт с капитанами 1990-х, однако этого не случилось. Система смогла интегрировать и одних и других, избежав масштабного передела собственности. Многие сделки, типа покупки «Сибнефти» у Романа Абрамовича или нефтяных активов у группы «Альфа», носили рыночный характер, вхождение в капитал крупных компаний, например покупка Геннадием Тимченко доли в «Новатэке», не касалось контрольного пакета. Остались крупные сектора, в которых полностью сохранилась частная структура собственности и незначительно изменился персональный состав ее держателей, например черная и цветная металлургия.  

Войдет ли этот круг в долгосрочную историю российского бизнеса? В ней останутся руководители государственных холдингов, некоторые филантропические проекты. Но в сфере чистого бизнеса, лишенного государственной поддержки и привилегированного доступа к ресурсам, эффективность группы оказалась невысокой.  

Социализация бизнеса  

Активизация государства создала модель, при которой широкое, часто демонстративное потребление — если яхта, то всем яхтам яхта, — должно было сочетаться с жестами, а потом и с реальными программами социальной ответственности. Поворотной точкой стал пикалевский кейс 2009 года: бунт работников цементных производств, перекрывших федеральную трассу с требованием запустить остановленные из-за разрыва цепочек заводы, вызвал прямое вмешательство Владимира Путина, а затем — рост контроля за ситуацией в промышленных регионах. С этого момента на бизнес стала возлагаться новая функция: обеспечение социальной стабильности в регионах деятельности.  

В ситуациях прямых конфликтов корпораций с общественными активистами власть стремилась тушить пожар давлением на собственников. Нет случаев, когда силовые структуры прямо бы встали на защиту капитала, хотя косвенно они могли работать с протестными лидерами. Иногда конфликты приводили к радикальным последствиям: например, Башкирскую содовую компанию вернули в региональную собственность, после того как менеджмент не справился с мощным экологическим протестом. 

Сегодня мы видим картину, которая была бы невозможной в 1990-е: целый ряд крупных холдингов («Норникель», «Русал», «Северсталь», «Сибур», «Фосагро» и др.) реализует программы развития территорий, рассчитанные на 10–15 лет и предполагающие миллиардные инвестиции. Конечно, роль государства здесь не единственная и, возможно, уже не основная: главным стимулом трансформации территорий стала конкуренция за кадры. Однако на первом этапе работали политические импульсы, этот опыт не забыт: неслучайно в 2023 году на съезде РСПП Путин вновь акцентировал тему ответственности бизнеса, предложив устроить что-то вроде соревнования за лучшую социальную отчетность.  

Кадровый резервуар  

Есть еще один ценный ресурс, который оказался востребован властью у бизнеса, — человеческий капитал. Идея вырастить новое поколение чиновников системных, дисциплинированных, технологичных, способных перестроить бюджетный подход в инвестиционный, иными словами, превратить аппарат власти в эффективную машину, столкнулась с вопросом: где кадры под эти задачи? Естественных резервуаров оказалось два: силовые структуры для контроля и бизнес для новых моделей управления. Государство пыталось комбинировать ресурсы из этих источников. Дело оказалось сложным: силовики и предприниматели в одной упряжке часто не понимали друг друга, и понятно, у кого оказалось больше ресурсов доказать свою правоту.  

Но тем не менее насыщение структур власти представителями бизнеса произошло. Заметнее всего эта тенденция сказалась на главах регионов. Экс-губернаторы или текущие руководители регионов — Андрей Турчак (Псковская область), Андрей Воробьев (Московская область), Дмитрий Зеленин (Тверская область), Александр Хлопонин (Красноярский край), Владислав Кузнецов (Чукотский автономный округ) и множество других — были до прихода на госслужбу плотно связаны с крупным бизнесом. К этом ряду можно добавить ряд федеральных чиновников. Одни из них, как Дмитрий Чернышенко или Денис Мантуров, оказались вполне успешны, другим, как Михаилу Абызову, повезло меньше.  

Новый солидаризм  

После февраля 2022-го власть и бизнес оказались в симбиотической реальности. С одной стороны, мобильность, адаптивность, энергичность российских компаний обеспечили уникальную устойчивость российской экономики. Ярче всего это проявилось в нефтяной отрасли, которую за последние два года санкционных репрессий хоронили несколько раз, но в итоге она живее всех живых. С другой — и государство, переведя управление на мобилизационный режим, максимально подстроилось под запросы бизнеса: многие вопросы решались в режиме ручного управления, гораздо оперативнее, чем в мирное время (здесь сказалась тренировка в период пандемии). Иными словами, государство попыталось компенсировать, насколько возможно, те проблемы, которые были созданы для рынка политическими решениями.  

Сформировалась модель «мы все в одной лодке, а кто не с нами — уже давно за бортом». Можно назвать это новой версией солидаризма. Мощные бизнес-конфликты, раздиравшие деловую среду в 1990-е и в начале нулевых, практически исчезли, и даже титанический спор Олега Дерипаски и Владимира Потанина вокруг «Норникеля» перестал прорываться в публичное поле. Почти затихли войны компроматов. Компании рапортуют о социальных инвестициях, власть одобрительно им кивает. Корабль плывет: впереди туман, маяков не видно, но все в работе, «как рабы на галерах», если цитировать национального лидера.  

* Согласно требованию Роскомнадзора, при подготовке материалов о специальной операции на востоке Украины все российские СМИ обязаны пользоваться информацией только из официальных источников РФ. Мы не можем публиковать материалы, в которых проводимая операция называется «нападением», «вторжением» либо «объявлением войны», если это не прямая цитата (статья 57 ФЗ о СМИ). В случае нарушения требования со СМИ может быть взыскан штраф в размере 5 млн рублей, также может последовать блокировка издания.

Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора